Шерлокофандом зашевелился: сценарий спешла дописан. Я очень рада за них: и они мне стабильно настроение поднимают. Посадите меня за курсач кто-нибудь, вдохновите меня исследовательским пылом. А то меня гасят: у нас тут... впрочем, все живы-здоровы. Завтра отсижу пять пар в универе и буду как огурчик. Увидим, что будет дальше.
Приветствуем, дорогие наши все! В это воскресенье, 23.11, в 21:30 (по Мск) в гости к Штабному Радио заглянут будущие ячата-ясновидцы предсказали основатели Русского Жюль-Верновского Общества, а пока что администраторы группы Произведения Жюля Верна (и не только!) - Marie Керсонова и Анна Тимофеева. Занимайте места, готовьте вопросы - мы будем вас ждать!
У меня бывают дни, когда везёт удивительным, головокружительно-странным образом. Нет, на самом деле всё скромно: я не выигрываю в лотерею, не беру почётных высот, не побеждаю в конкурсах. Однако происходит событие, от коего я не могу не затрепетать в радости и в восторге: ну надо же, какая здоровская удача! Только после неё, после этой невыразимо сладкой удачи, обязательно придёт падение. Обязательно случится что-то плохое, что-то тяжёлое, что-то неизбежное. И мимо него нельзя пройти равнодушно, как и мимо удачи: и после него точно так же возникает мысль, что баланс везения был расшатан и поспешил вернуться в равновесное состояние. Бывает так. А бывает по-другому - бывает, что один день от утра к вечеру движется по безумной синусоиде, то давая повод приятно удивиться, то заставляя орать: да что за чёрт сегодня происходит?! Сегодня у меня: оторвали лямку рюкзака в метро; сломались наушники; забылся в университете пакет с формой. Зато: я доехала до Михалки без опоздания и даже сидя; оказалось, что не надо переписывать лабы; я скоро получу зачёт по физкультуре; открылся буфет на Пряниках (там я и забыла пакет, и он в сохранности нашёлся). И это я ещё до дома не доехала. Интересно, что будет дальше!
А ещё бывают откровенно хреновые дни. В конце которых происходит что-то маленькое, но хорошее. А ещё! - бывают совершенно обычные дни, когда происходят одни пустячные мелочи, хорошие или плохие, - и вот такие дни я больше всех люблю! Засим заканчиваю. Всем удачи!
Шыдевру современного книгоиздания разыгрываем. Вот тут. Идёт хорошо, сейчас уже 14 перепостов, то ли ещё будет. Люди, зачем вам сокращённый "ТО"! Вот связь с "Нигмой" - это неплохо, хоть один человек из её целевой аудитории получит дорогущий талмуд с иллюстрациями Иткина бесплатно.
А я что-то загорелось поиском Верна в посторонних фильмах. Пока же, за просмотром нового, выкладываю цифровые коллажи Катрин Вельц-Штайн, которые давно заприметила. (Главным образом потому потому, что для картинкоцитат нередко требуется отыскать сююреализм.) Больше всего мне в них нравится то, сколь бережно сохраняются черты и дух исходника.
The Buisnessman's Goodbye. Все это видели? Ну конечно, все, просто мало кто потрудился указать имя художника-дизайнера! Привет мотивам "Вверх!" и всему архетипу. Смотреть дальше Frau Holle. Джейн Эйр в самом неприкрытом виде - из экранизаций, пожалуй, сороковые ведь.
Blue Moon. Прекрасная; она не будет Долли, надрывно-сумасшедшей Долли; но Ждущей Женщиной будет непременно!
The Standman. В этом есть что-то трогательное, очень трогательное, оно напоминает не только о парижкой юности Верна, но и о тысячи других вещей, о двойственности природы творчества и так далее.
Girl with a sailing ship. Попсово, но верно, правда же!
The Storybook. А это хоть на аву ставь.
Stranded. Да вы только посмотрите на него, Боже мой!
Airmail. A bit of Nellie Bly here. Да и вовсе, эта аэропочта!..
Watch Out!
The Moon Ship Вечный корабль - воздушный шар; любопытно, что здесь не полная луна, а месяц, причём совершенно непонятно, молодой или убывающий.
The Man in The Moon. И есть здесь что-то африканское, всё равно есть. А оно не только лунные ассоциации вызывает.
Coming home for dinner. Да, да, вы всё поняли! Засим до свидания.
Пожалуй, настала пора завести об этом речь: фильмы, где упоминаются/живут/цитируются/подразумеваются/читаются произведения Жюля Верна. В нашем постмодернистском мире это обычное явление. Так что если хорошенько поискать, можно нарыть кучу не имеющих прямого отношения к Верну кинокартин, где он присутствует так или иначе. Начну я с фильма "Сфера" (Warner Bros., 1998 г.); его мне настойчиво советовала посмотреть одногруппница. Когда я наконец вняла её указаниям, увиденное дало мне недурную пищу для размышлений, за что ей большое спасибо! Фильм представляет собой экранизацию одноимённого романа Майкла Крайтона. Всё дальнейшее прячу под MORE - на случай, если найдутся люди, которые ещё планируют смотреть экранизацию/читать роман. Но если здесь есть те, кто солидарен со мной (научно-фантастически триллер конца девяностых, да, вы понимаете, о чём я), - можете без страха лезть под спойлеры, не потеряете особенно ничего. читать дальшеСюжет экранизации (роман я только пролистала и основываюсь на утверждениях, что в целом фильм близок к нему) заключается в следующем: группа учёных, среди которых психолог, астрофизик, биолог и математик, срочно вызваны к некоей точке посреди Тихого океана. Спустившись на дно, они видят гигантский агрегат и сходятся в звучавшем прежде мнении: потерпел крушение космический корабль пришельцев. Находясь на подводной станции "Родина", они пытаются исследовать необычный объект. Проникнув внутрь, они делают ошеломляющее открытие: корабль не инопланетного, но земного происхождения, а лежит он здесь уже триста лет просто потому, что сиганул в Чёрную дыру и попал в прошлое. На борту нет ничего живого, кроме странного, таинственного объекта - Сферы. И вот это-то штука и делает с людьми жуткие вещи. Математик Гарри строит предположения, почему в записях корабля нет ни слова о них самих, и читает "Двадцать тысяч лье под водой": в итоге на станцию совершает атаку злобный и опасный пришелец, да к тому же ещё появляется большой страшный Фидо. Психолог Норман боится медуз, потому что однажды попал в их косяк ребёнком, и терпеть не может морских змей: он чуть не гибнет сам и становится свидетелем смерти члена экипажа. Биолог Бет страшилась взрывов и смерти: "Родина" взлетела на воздух и последние трое выживших едва сумели ускользнуть. Всё это произошло только потому, что герои думали об этом. Все трое - Гарри, Норман и Бет - побывали внутри Сферы, вернее сказать, были восприняты ею, отразились в ней. Изначально у зрителя создаётся впечатление, что Сфера мыслит и злоумышляет, что она меняет сознание, порабощает мозг людей, делает их жестокими и мстительными. Однако в конце концов оказывается, что люди нисколько не изменились: просто самые гнилые, самые порочные их мысли стали реальностью. На фоне профессионализма, уверенности, твёрдости намерений этих учёных подобная деградация выглядит... странно: предпосылки её слабо прощупываются, духовный регресс не показан. Ещё менее понятно, каков механизм воплощения мечты в реальность: почему всякое дурное и нехорошее, что ни приходит героям на ум, сей же час не выскакивает из-за угла. Видно, во всём виноват дикий стресс и двинутость персонажей. Фильм не очень страшный: мурашки по коже и нервное ожидание прилагаются, но не дотягивают. Плюс к тому - меня пробило на ржач во время попыток горе-учёных общаться с "инопланетянином". У вас же был один нормальный человек, который раньше времени бормотал: "We come in peace", - да, видно, никто не принял к сведению. Вместо попытки выстроить адекватный конструктивный диалог (а эти люди, пусть и всего несколько дней, но всё же готовились к встрече с пришельцами) команда учёных носится по проходам и прыгает по лестницам, отчаянно пытаясь не утонуть. Конечно, очень скоро становится ясно, что говорить с вездесущим пакостником бесполезно, ведь это только фантазия Гарри, - но сам факт же. Одним из кошмаров, ставших явью, делается страх Гарри перед большими кальмарьими щупальцами. Он читает "Двадцать тысяч лье под водой", но никак не может продвинуться дальше разговора о гигантских осьминогах, потому что неизменно пугается.
Последней фразой, которую он читает, становится: «К тому же, по расчётам натуралистов, такое животное, длиной даже только в шесть футов, должно иметь щупальца в двадцать семь метров длиной. А этого уже достаточно, чтобы оно стало страшным» (ч. 2, гл. 18). Когда воображение Гарри, подстёгиваемое стрессом, разыгрывается, ему повсюду начинают мерещиться книги - одно и то же издание, ага, кошмар, - причём все они заканчиваются на 87-ой странице, дальше нет ничего - чистые листы.
Нет нужды говорить, что Верноотсылка не выдерживает критики. Самое очевидное - глава 18 второй части не может быть в самом разгаре на 87-ой странице даже в таком тоненьком издании с мелким шрифом. И Гарри, и Бет последнюю запечатанную страницу находят где-то в середине книги, а не ближе к концу: тоже забавно.
На Амазоне есть та самая книжечка-реквизит, и в описании товара указано, что чистые листы начинаются только после 240-ой страницы, что куда более походит на правду.
Издание 1997 года, Puffin books.
Ничуть не меньше вопросов вызывает сама суть цитирования: а, собственно, что такого страшного в невинном популяризирующем диалоге между профессором, Конселем и Лендом? Вот если бы Гарри не мог продвинуться дальше рукопашной схватки - или хоть появления самого спрута во плоти, - было бы понятнее, откуда берутся все беды на "Родине". А если бы он действительно боялся всех головоногих с их щупальцами, не имеет значения, пусть он даже ест кольца кальмара в тесте, - он не смог бы читать гораздо раньше, ибо осьминогов с каракатицами в записях Аронакса было предостаточно, а слова "щупальца" там ещё больше.
В общем, меня не удивляет, что фильм провалился в прокате. Конечно, дело не столько в неудачной Верноотсылке, сколько в сомнительном поведении персонажей и кривых причинно-следственных связях. Вероятно, зрители, знакомые с романом, также находили немело поводов для критики. В частности, это касается тех "плавающих" эпизодов и мотивов, что получили объяснение в оригинальном источнике.
Быть может, я ошибаюсь, но всё же подобная вероятность невелика: по всей видимости, романе отсутствует эпизод с реализацией книги. Зато присутствует вот такой диалог:
«— Я чувствую себя капитаном Немо… — сказал Тед. — Помните, который жил под водой исключительно дарами моря? — «Двадцать тысяч лье под водой», — сказал Барнс. — Джеймс Мэйсон, — сказал Тед. — Вы помните, как он играл на органе? Ду-ду-ду, да-да-да, дааа, да… Бах, токката и фуга ди-минор. — А Керк Дуглас! — Керк Дуглас великий актер. — Ты помнишь, как он бился с гигантским спрутом? — Класс! — А помнишь, как он его срезал у него щупальце? — Я был совсем маленьким, и этот фильм произвел на меня неизгладимое впечатление, — сказал Гарри. — Наверное, поэтому я сейчас так не люблю кальмаров. — Ты их не любишь за мерзкий вкус, — напомнил Тед. — Этот фильм заставил меня поступить в ВМС, — сказал Барнс. — Нетрудно понять почему, — сказал Тед. — Это был романтичный фильм, показывающий чудеса прикладной науки. Кстати, кто там играл профессора? — Я плохо помню… Какой-то старик. — Норман, ты помнишь кто играл профессора? — Забавно, группа авторитетов не может вспомнить, кто играл роль ученого в их любимом фильме. — Но Керк Дуглас, в отличие от ученого, был героем. — Франчот Тон? — вспоминал Барнс. — Клод Дейнс? — Нет, какой-то Фриц. — Фриц Вивер? Из динамиков вырвался свист и треск, затем полились возвышенные звуки токкаты и фуги ди-минор. — Я даже не знал что здесь есть эта запись, — сказал Тед. — У нас на станции богатая фонотека, — сказала вернувшаяся к столу Эдмундс. — Это не подходит для ужина, — сказал Барнс. — А мне нравится, — сказал Тед. — Сюда бы еще салат из морских водорослей, какой подавали капитану Немо. — Нельзя ли что-нибудь полегче? — спросил Барнс. — Легче чем морские водоросли? — Легче чем Бах. — Как называли ту подводную лодку? — спросил Тед. — Наутилус, — ответила Эдмундс. — Да, точно… Nautilus. — Так назвали и первую американскую атомную подлодку, спущенную со стапелей в 1954-м году, — сказала она и улыбнулась Теду. — Точно, — согласился тот. Два сапога пара, подумал Норман. Тед встретил достойного конкурента по вспоминанию неуместных мелочей».
И я ещё возмущалась, что в фильме учёные ведут себя как идиоты. Если адекватные, образованные американцы при упоминании капитана Немо начинают хором обсуждать, какой Кирк Дуглас превосходный актёр, - мне было не на что надеяться! У них одно на уме: Дуглас, Бах, Фидо, романтика и чудеса прикладной науки. А то, что фильм этот о гадской разрушительной силе человеческого разума, никто не понимает. Зато Норман потом всех их оправдывает:
«Просто удивительно, подумал он. Когда-то об этих персонажах и легендах знал всякий культурный западный человек, как семейные истории и своих друзей. Мифы представляли античные знания, служили точными психологическими портретами различных характеров. Но теперь и самые образованные люди не помнят мифы. Словно бы люди решили, что их характеры изменились. А если это так? — он поежился. — Все еще мерзнешь, Норман? — Да. Но самое худшее - головная боль. — Скорей всего, обезвоживание организма… Пойду посмотрю, не найдется ли для тебя чего-нибудь, — она подошла к аптечке первой помощи. — Подумать только! Прыгнуть без скафандра в воду, которая почти приблизилась к точке замерзания! Смело, хотя и безрассудно! — она улыбнулась. — Ты спас мне жизнь, Норман! — Я даже не думал, только действовал, — признался он и рассказал Бет о своем старом детском ужасе, том далеком воспоминании, ожившем в сознании когда он увидел преследующее ее облако мути. — И знаешь, что это было? Это напомнило мне торнадо из «Волшебника страны ОЗ», которого я боялся в детстве. Не хотел бы я увидеть его снова. Возможно, это наши новые мифы, подумал он. Дороти, Тото и злая колдунья, капитан Немо и гигантский кальмар».
Уж не знаю, кто стоял у истоков мифов о золотом руне и о юноше Персее, но, чем чёрт не шутит, может быть, он тоже злился на их неверное прочтение. Едва ли Майкл Крайтон думал об этом. А бережное отношение к оригиналу никто не отменял.
Пока не оформилось в идею, пока вижу только отрывки клипа, но... знаю, что хорошо бы ему быть. Очевидное и простое как веник; привет! мы будем счастливы теперь и навсегда. Главное - удержать любимые всеми параллели, которые уже давно не дают жить спокойно.
Не очень удачный фанарт, но что нашлось для экстренной визуализации.
Лучше б гулящий преподаватель радиожурналистики не приходил. Ибо замутить (радио)постановку по истории вопроса кажется мне не выразимо цензурными словами идиотской затеей. У нас никто этого не умеет. И меня не станут слушать, как сейчас, когда я пытаюсь объяснить, что одиннадцать человек на двадцатиминутную сценку - это нонсенс. Будет отвратительная, ни на что не похожая хрень. И я не хочу в этом участвовать.
Наконец нормальный сон с Абрамовым, а не очевидно-психологично-печальная история! Кажется, моя самооценка выздоравливает. Да, а снилось, что мы всей группой праздновали день рождения какой-то компьютерной игры. Причём развесили под потолком транспарант, на котором были написаны самые разнообразные поздравления. Сначала это было в столовой, потом в каком-то постороннем кафе. А игра плавно переходила в мультфильм и обратно. Речь там шла, похоже, о каком-то поваре, а потом о мире "Красавицы и Чудовища". Разговор получился. Общение взаимно приятное и продуктивное.))
Иркутский "Жюль Верн" докатился-таки до тысячи - а вот мы первые это сделали и обогнали безразличных дилетантов. Правда, их название спасает: точное совпадение с поисковыми словами. Ну что же, поздравляем. Хоть бы в честь такого события написали что-то своё, а не драли "Корабль мечты капитана Верна", которому скоро десять лет.
Честно говоря, я не намеревалась писать об этом на дайри; но, поскольку неясные и скомканные впечатления уже преобразовались в более-менее стройные мысли, не будет ничего дурного, если я их зафиксирую. Только что дочитала "Тринадцатую сказку" Дианы Сеттерфилд: проглотила книгу менее чем за сутки, тем более что она невелика и - в особенности поначалу - способна захватывать. В общем-то, с чего это я начала её читать? - просто увидела экранизацию, которую продюссировал небезызвестный Дэвид Хейман и которая вышла на британском телевидении в прошлом году. Увидела экранизацию и осталась с отчётливым чувством: необходимо уточнить. Нет, правда, трудно считать впечатления от фильма завершёнными, когда это готическая сказка-фантазия, замешанная на психологии так, что нет надежды разделить науку и вымысел. Как вы понимаете, особенно в моём случае это справедливо: я вообще не поклонник готического жанра и представляю его себе крайне смутно (хотя, спасибо мсье Леру, поверхностно с ним знакома). Прочесть первоисточник мне захотелось ещё и потому, что мне постоянно бывает не по себе после страшных неформатных историй, в коих правда, чистая истина и добрый свет не добрались до моего сознания. Вот и прочла. читать дальшеНу, что сказать. Видимо, либо я с возрастом теряю те читательские достоинства, что позволяют как следует взаимодействовать с любым текстом, - либо это и в самом деле не слишком хорошая книга. С самой первой части она показалась мне живой и увлекательной: слог давал возможность погрузиться в себя (что я с характерной для меня податливостью и сделала) - и понёс меня дальше, вполне успешно забивая мне голову своими звуками и ритмами. Но в какой-то момент - наверное, это произошло уже ближе к середине - что-то в нашем взаимодействии разладилось. Очарование исчезло из строк, а вместо него пришло какое-то муторное, тягучее угнетение. Нельзя сказать, что я заскучала, не обнаружив в книге той динамики и логичности, что обнаруживала в фильме. Скорее - ушёл резонанс моих внутренних ожиданий и внешних событий в самой книге. Я очень впечатлительный человек, и мне было весьма неуютно лежать в постели и видеть в зеркале среди темноты яркое пятно планшетовой подсветки. При этом всякое удовольствие от загадочности, от мрачной эстетики, от интриги, которую я всё ещё чувствовала, - улетучилось. Я с нетерпением гнала себя дальше, надеясь, что прочту книгу за ночь: признаться, более всего мне хотелось прочитать первоначальный вид кульминации всей этой страшной сказки. Но в конце концов я до неё так и не добралась; едва заметив островок умиротворения среди всей этой бессистемной тревоги и беспокойности, я радостно ухватилась за него, отложила планшет и заснула. Сегодня с утра я вернулась к "Тринадцатой сказке" и наконец прочла кульминацию, которая мне действительно пришлась по вкусу. Но я замечала за собой, что, жадно ожидая предшествующих ей событий, я пропускаю слова не только ради скорости, но и из полного нежелания в них вникать. То, что должно было трогать, едва ли трогало, то, чему следовало околдовывать, создавало одни только предположительные чувства: «А как, наверное, здорово и жутковато было бы читать про этот дом кому-то ещё, не мне!..» Сплошная тоска, - говорю я себе и листаю страницы дальше. Как я сказала, совершенный резонанс с моими предпочтениями и с увиденной экранизацией произошёл только под конец. А вот что было после - у меня уже не выходит назвать иначе, нежели тягомотиной. Последние десять страниц хотелось беспощадно отрубить, хоть мне было и немного жалко прямо сейчас заканчивать чтение. У начинающего автора (а Диана Сеттерфилд на момент выхода книги таковым и являлась) неизбежен этот бесконечный поток продолжений: вперёд и вперёд, вслед за строптивыми мыслями, в ту область творчества, кою будущему читателю уже не пристало видеть и чувствовать. В таких случаях целесообразно проживать продолжения в пределах собственной фантазии: а читатель на то и читатель, чтобы нафантазировать и навоображать дальнейшее. Не на пользу ему идут такие настежь распахнутые ворота в авторскую душу: иначе авторская душа заменит ему собственную. Да, и ещё одно соображение: кто не узнает себя в том писателе, который запихал в свою дебютную книгу тысячу с лишком прямых и кривых отсылок к творчеству любимых классиков! (Кстати, меня раздражали нежные чувства переводчика к неправильной интерпретации имени Jane Eyre - Джен.) Давайте теперь же вспомним о постмодернизме, которому положено переосмысливать эту тягу в рамках своей концепции, - и не мешкая добавим: Бог с вами, ну какой это постмодернизм! Просто Уилки Коллинз и Шарлотта Бронте в воображении автора начали новую жизнь и переплелись с его собственными сказками, создав таким образом историю близняшек Анджелфилд. Последние без этих титанов не живут, не дышат; не способна на это и повествовательница - биограф и букинист Маргарет Ли. Первый фанфик ещё слишком первый - и даже слишком фанфик, к сожалению. Литературная игра в "Тринадцатой сказке" не подчиняется тому правилу "компостной кучи", о котором говорит её главная героиня. Жаль, что так вышло: зато прохладное отношение к роману помогает о нём судить. Я ждала разрешения коллизии: пристрастия Маргарет к, как она говорит, "правильным" финалам, - и гипнотически притягательная страшная сказка с отнюдь не счастливым концом, которая в итоге завлекла её. Увы, разрешения не случилось. Но и у меня не произошло встречи с чистой истиной. Так что я не стану разыскивать и читать второй сеттерфилдовский роман. Может быть, рецензии на него отыщу. Но за готикой, если мне когда-нибудь захочется готики, я решительно отправлюсь в другое место.
Составляем проект концепции собственного печатного издания с одногруппниками. Внезапно возникла необходимость объяснить, что такое газетная/журнальная полоса. Вот так оно. Тут ещё досмотрела наконец-то "Nimoy's Boston" и осталась в совершенном восторге, даже не побоюсь притащить его сюда, в почти-совсем-не-трековый дайрик. На часах опять позорно позднее время - на электронных часах, настенные опять встали. О нет, на самом деле это хороший вечер!
Господа знатоки литературного наследия о Шерлоке Холмсе! У меня к вам вопрос. А было ли вот это
Ватсон:Что это? Холмс:Глаз. Человеческий глаз. Ватсон:Стеклянный? Холмс:Настоящий. Принято считать, что в зрачке убитого остаётся изображение убийцы в последний момент перед смертью. Я провел ряд опытов и могу с уверенностью сказать: абсолютная чепуха!
Читаешь публикацию убеждённого зануды, и пассажам конца-края не видно? Представь, что всё это излагает Спок! И сразу пойдёт безграничная милота. Увы, Урсиклос не катит, а Импи #невсепоймут. И принцип Алана Гранта работает, хоть это и не его принцип.
Никто не хочет Джима комментировать, и правильно: он кривой. Spocks у меня тоже кривые. Но это первая попытка рисовать товарища вулканца адекватным образом, а не ручкой на полях тетради. Кстати, пока помню, карандаши поточу. И кстати о рисовании: когда я срисовываю, у меня получаться получается - только не то, что на натуре, а что-то другое.
Под катом Блаунт и Жоливэ: они и есть подберёзовики.
Обыкновенно я не пишу отчёты по поводу прочитанных книг: чаще всего потому, что в особом настроении после закрытой книги не способна заставить себя сесть за компьютер, - порой и потому, что попросту не хочу тратить на это время. Но, коль скоро тот роман, о котором сейчас пойдёт речь, я взяла в руки с определённой исследовательской целью, нельзя не поделиться тем, чего я достигла. Цель проста: определить, на кого похож Ричард Кеннеди, премилый и презамечательный персонаж «Пяти недель на воздушном шаре». Ибо Верн даёт ему вот такое чудесное описание:
Лицом Кеннеди походил на Хальберта Глендиннинга, как его нарисовал Вальтер Скотт в романе «Монастырь». Ростом выше шести английских футов, стройный и ловкий, он в то же время производил впечатление настоящего геркулеса. Его внешность невольно располагала к себе: потемневшее от загара лицо, живые черные глаза, смелость и решительность движений, наконец, что-то доброе и честное во всем облике.
Узнаю фаната! Ну кто в наши дни, кроме небольшого числа людей, способен вынести из этого «похож на Хальберта Глендиннинга» что-нибудь конкретное? Кто читывал и помнит роман «Монастырь»? А у Верна само собой разумеется то, что все его поймут и тут же составят о Дике верное представление. Злостные спойлеры.Конечно, «Монастырь» давно оцифрован и лежит на Флибусте. Но вы знаете, как я не люблю читать то, что меня действительно интересует, в электронном виде, так что я дождалась появления на ОЗОНе томика собрания сочинений (Художественная литература. 1960-1965г. т. 9)
И с большим удовольствием проглотила текст за несколько дней. Правда, я делала перерывы, но читается роман очень легко и увлекательно, по-настоящему затягивает и зовёт вернуться к нему, когда ты открадываешь книгу. Роман охватывает небольшой промежуток времени (1547 - конец 1550-ых, около пятнадцати лет) в истории Lowlands; читатель почти не покидает маленького городка в окрестностях аббатства Святой Марии, монастыря и одиноко стоящей башни-крепости, носящей название Глендеарг. Честные шотландцы, вассалы святой обители, живут в постоянной тревоге. Тяжёлой поступью Реформация наседает на их древние земли, только-только кончилась война, на границе хозяйничают разбойники, много славных мужей пало в последнем бою с англичанами. Вдова Глендининг, Элспет, воспитывает двух сыновей, Хэлберта и Эдуарда, а также вынуждена содержать у себя в доме маленькую Мэри, последнего отпрыска славного рода Эвенелов. В монастыре аббат Бонифаций, слабохарактерный и недалёкий лакомка, выясняет отношения со своим помощником, умным и амбициозным отцом Евстафием. Где-то двигаются войска графа Мерри, что к концу романа явятся под стены монастыря и перебьют кучу народа из ленного ополчения. Так вот, кто же он такой, этот парень - Хальберт (Хэлберт в моём переводе) Глендининг? Нужно сказать, что натурой он совсем не походит на Дика Кеннеди - точнее, Дик не походит на него. Хэлберт горяч, вспыльчив, горд непомерно и храбр, как настоящий шотландец. Одна страсть роднит его с Диком - охота. По окрестностям о Хэлберте идёт слава как об отличном стрелке, он бьёт оленя метко и умело, так что гости Глендеарга неизменно нахваливают вкусные трапезы. Внешность же Хэлберта такова:
...у Хэлберта Глендининга, старшего мальчика, волосы были как вороново крыло, глаза большие, черные, блестящие, сверкавшие из-под таких же черных бровей, кожа загорелая (хотя его и нельзя было назвать смуглым) и такой живой, прямодушный, решительный вид, который никак не соответствовал его возрасту [девять или десять лет]. Что же касается Эдуарда, младшего брата, то он был белокур, голубоглаз, с нежным цветом лица, несколько бледен и без того свежего румянца на щеках, который служит залогом крепкого здоровья. Но, впрочем, он не выглядел ни больным, ни слабым, напротив — это был привлекательный и красивый мальчик с улыбающимся лицом и кроткими, но веселыми глазами.
И более пространное - в час духовного пробуждения юного Глендиннинга:
Хэлберту было в это время лет девятнадцать. Стройный и скорее ловкий, чем сильный, он все же отличался тем крепким и ладным сложением, которое обещает могучую силу в дальнейшем, когда рост остановится, а фигура вполне разовьется. Он был превосходно сложен и, как все люди этого склада, отличался естественным изяществом и великолепной выправкой, так что его высокий рост не казался чрезмерным. И только если сравнить его фигуру с фигурами людей, его окружавших, можно было заметить, что в нем было более шести футов. Это сочетание необычного роста с безукоризненным сложением и непринужденностью манер давало юному наследнику Глендинингов, несмотря на его низкое происхождение и деревенское воспитание, большое преимущество даже перед самим сэром Пирси Шафтоном, который был ниже его и сложен, хотя и довольно прилично, однако в целом не так соразмерно. Но, с другой стороны, очень красивое лицо сэра Пирси давало ему то решительное преимущество перед шотландцем, которое дают правильность черт и свежесть красок в сравнении с чертами скорее резкими, чем красивыми, и цветом лица, подверженным постоянному воздействию перемен погоды, отчего все розовые и белые его оттенки пропадают в густом золотисто-коричневом загаре, ровно покрывающем щеки, шею и лоб, отливая местами темной бронзой. Самой поразительной чертой в лице Хэлберта были глаза. Большие, карие, они сверкали, когда он был оживлен, таким необыкновенным блеском, точно излучали свет. Сама природа позаботилась круто завить его темно-каштановые волосы, которые обрамляли и оттеняли его лицо. Оно отличалось теперь смелым и одухотворенным выражением, гораздо более смелым, чем можно было ожидать, судя по его зависимому положению и прежнему поведению — робкому, неуверенному и неуклюжему. Одежда Хэлберта была, конечно, не такова, чтобы особенно выгодно подчеркнуть его привлекательную внешность. Куртка его и штаны были сшиты из грубой, деревенской ткани, и шапка тоже. У пояса, стягивавшего стан, висел уже упомянутый нами меч, а за пояс с правой стороны были заткнуты пять или шесть стрел и дротиков, а также широкий нож с костяной ручкой, или, как его тогда называли, боевой кинжал. Для полного представления о наряде юноши мы должны упомянуть еще просторные сапоги из оленьей кожи, которые можно было натянуть до колена или спустить ниже икр. Такие сапоги в те времена обычно носили все, кому приходилось по долгу службы или ради удовольствия бродить по лесу, ибо они защищали ноги от колючек и цепких кустарников, в которые невольно приходилось забираться, гоняясь за дичью. Упомянув обо всех этих мелочах, мы заканчиваем описание внешнего облика Хэлберта.
Хэлберт идёт крутой нехоженой дорогой: он сталкивается с необходимостью взрослеть умом и сердцем - в такой обстановке, где никто подобного от него не ждёт и даже не хочет этого. Мать ратует за то, чтобы сын остепенился, перестал бегать по лесам (не дай Бог он начнёт знаться с «болотными людьми») и взял на себя хозяйство старого дома. Она даже подумывает женить его на молоденькой мельничихе: это кажется ей лучшим средством усмирения гордых юнцов. Святая обитель вся до последнего монаха убеждена, что вассал Глендиннинг - её собственность и что все его таланты должны служить на благо монастыря. А откровенные разбойники во главе с Кристи из Клинт-хилла зазывают молодого Хэлберта к себе, где все свободны исповедовать те убеждения, что наиболее удобны в данный момент. Хэлберт и сам не знает, чего он хочет. Он знает только, что ему здесь не место, что вера и учения, к коим его приучали с детства, не могут его удовлетворить. Что с его нынешними способностями, мыслями, чувствами он никак не может понравиться прекрасной и чистой Мэри Эвенел. Евстафий учит её вместе с Эдуардом читать и писать. И Хэлберт страшно мучается: грамота ему совсем не даётся, а Эдуард вон как поднаторел, его Эдуард, младший Эдуард, милый и добрый, ласковый Эдуард - на него Мэри смотрит, а не на Хэлберта! И тут в дела обители вмешиваются сверхъестественные силы.
Белая леди из Эвенела, Белая Дама, она является сначала одному, потом другому монаху, ещё раньше Мэри, и наконец - Хэлберту. В конце концов, объятый горем, ревностью и смятением, её видит Эдуард, которому она передаёт загадочное и страшное послание. Сразу хочу оговориться: дорогие скептики, Вальтер Скотт действительно имеет в виду привидение. Это не козни, не спектакль и не мельничиха Миззи: героям романа в самом деле являлся дух, довольно банальный по нынешним временам, по всё же колоритный и жуткий. Белая Дама и составляет тот элемент мистики, что довольно вычурно и непривычно для современного читателя входит в общую композицию романа. Она таинственным и непостижимым образом связана с главным артефактом всего повествования - чёрной книгой госпожи Эвенел. И вроде бы нет в ней ничего дурного - но какой кошмар она для глухого примонастырского городишки, где люди верят наполовину в Бога, наполовину в фей и оборотней! Тёмная суеверная Шотландия: здесь в долины боятся ходить, полагая, что там их подстережёт нечистый.
Даже монахи святой обители - и те полны страхов перед ночными духами. Скотт любопытнейшим образом смеётся над католичеством (ещё в предисловии, отвечая мифическому владельцу рукописи, он заявляет, что выкинул оттуда большую часть римской фанаберии и попытался уравновесить два христианских толка: на деле он в открытую обзывает всех католиков милыми и искренними, но тупыми и невежественными баранами).
У Белой Дамы есть потусторонний мир - образцово-театральным образом обставленное пространство, куда она утаскивает насмерть перепуганного Хэлберта. Книга - источник тайного знания для молодых мятущихся душ, тщетно ищущих ответы на свои вопросы. Только, увы, незавершённым показался мне этот поиск: Хэлберт прячет своё сокровище под половицей - да так и не возвращается к нему, по крайней мере, на время действия романа. Мэри Эвенел открывает для себя искреннюю и душевную веру (ага, а молиться католики поголовно не умеют) - но дальнейшее развитие её внутреннего мира неизвестно. И мне очень бы хотелось знать судьбу Эдуарда, бедного Эдуарда, который в мире католического формализма, в мире монастыря не найдёт покоя своему бунтующему сердцу. Милые эти двое братьев: они совершенно искренне любят друг друга, хоть и ревнуют друг к дургу люто, страстно, по-шотландски.
О, эти шотландцы. Они могут что угодно говорить: но стоит только тронуть одного их родича - как весь дом поднимается с мечами, ножами, вилами, и не поздоровится обидчику!
К сожалению, участие белой девы в развитии сюжета не слишком органично. Как сказано в послесловии, больше попыток ввести реальную мистику в произведение Вальтер Скотт не принимал. И не мудрено: традиция изжила себя, исторический роман требует благородных героев с рациональным умом; если и вмешивается сверхъестественное в их жизни и судьбы, то они не замечают, да и читателю это даётся понять одними лишь намёками. Что показалось недоработанным и оборванным: судьба Кэтрин, многоликая связь которой с графом Мерри так и осталась полускрутой. Жаль, что так мало проявил себя Кристи из Клинт-хилла: я не верила, что он умирает, казалось, он ничего особенного даже не сделал, чтобы пугать теперь молодого Хэлберта. Мало фатальности в последней сцене у стен монастыря. Разбежавшиеся бывшие однокашники тоже разбежались без определённого конца. Кульминация наступила слишком близко к концу, многое осталось ещё неразрешённым. Эдуарда страшно жаль. Хэлберт и Мэри займут замок Эвенелов, а этот бедный белокурый парень останется чахнуть тоскующим послушником.
И всё-таки я рада, что прочла: ведь не в недостатках дело. Дело в великолепном, чистом и совершенноиподлинном занудстве Вальтера Скотта, в огроменном предисловии, где тебе всё расскажут, и роман можно уже не читать, в звоне правды, коя неизменно находит себе путь среди предубеждений и невежества. В простоте человеческой природы, которую усложняют и закрепощают условности.
Верн! Ему совершенно точно нравился этот роман. И «Аббат» наверняка нравился, просто иначе, нежели «Монастырь». Жюль Верн любил Вальтера Скотта так же восторженно и искренне, как я теперь люблю его.