Навеяно драбблами, принадлежащими перу Мари.
Название: Our Last Summer (Наше последнее лето)
Жанр: повесть
Пейринг: ПД/НЖП, СС/ЭС
Отказ: Жюль Верн, Александр Дюма, певцы группы ABBA и отчасти Шарль Перро совершенно не в курсе. Надеюсь оставить их всех в этом блаженном неведении!
Примечания:
1) Автор приносит извинения Marie Paganel за испорченное удовольствие и смиренно просит разрешения использовать её неподражаемую миссис Смит в кратких строчках пролога и эпилога. Также автор обязуется раздать земли всем упомянутым в повести неграм, а фабрики - капиталистам; и в особенности вернуть Сайреса Смита домой в положенное ему время.
2) Наследие Жюля Верна - не только потрясающий образ главного героя, но и не менее потрясающая путаница в датах трилогии «Дети капитана Гранта» - «Двадцать тысяч лье под водой» - «Таинственный остров». Именно поэтому автор просит людей, у которых хорошая голова или просто калькулятор под рукой, не пытаться высчитать промежуток между прологом и основной частью.
Краткое описание: в доказательство афоризма о всей человеческой мудрости, которой только можно доверять. В издевательство над Л.Н.Толстым и его словами о верной девушке - "
пустоцвете".
читать дальшеНа улице не было ни ветерка в этот синий, суровый, морозный декабрьский вечер. Миссис Элизабет Смит зябко куталась в тонкую мантилью, торопливо шагая по чуть прочищенной дорожке навстречу рыжеватым приветливым огням. Её путь лежал в дом соседки, которая ещё с утра звала её на чай с индейкой и не потерпела бы сейчас, если бы миссис Элиза не явилась. Бедные замёрзшие руки миссис Элизы тряслись от холода, и она в который раз ругала себя за безалаберность: нужно было надеть перчатки, прежде чем выходить из дому в такой мороз! Но она уже одолела больше половины дороги, и поворачивать назад не было смысла. Поправив скромную синюю шляпку, миссис Элиза с облегчением вздохнула, увидев у себя под ногами спасительные деревянные ступеньки, занесённые снегом, – это было крыльцо миссис Карлайл.
Зима в штате Массачусетс разыгралась не на шутку в 1864 году; огромные сугробы окружили своим ледяным безмолвием маленький городок Вустер и практически отрезали все пути сообщения, связывавшие его с Провиденсом и Бостоном. Вместе с декабрём пришли морозы, ветер и метели, бушевавшие вплоть до самого Рождества. Фермеры всерьёз беспокоились за свой скот, а юный Марк Смит всё больше тревожился о далёком воюющем отце, оставшемся в армии генерала Гранта далеко за снежными далями – где-то на юге. Часами мальчик мог стоять у заиндевевшего окна, своим горячим молодым дыханием растапливая лёд, - совсем как Кай из сказки Андерсена. Сквозь получившееся крошечное окошечко Марку было видно, как осыпается снег со старого, раскидистого дуба, росшего в саду испокон веков. Летом отец вешал на его суку качели – такие надёжные и прочные, что выдержали бы даже слона! – и без конца раскачивал на них то заливавшегося смехом Марка, то скромную и боязливую Мэри, а то и саму маму, если только мог оторвать её от дел. Во второй половине августа, когда уже засвистели прохладные северные ветра, мама припрятала качели в чулан и послала Марка сгребать листву под деревом. И, поглощённый этим занятием, мальчик слишком поздно увидел, как отец вышел за ворота и тяжёлым шагом поспешил к почтовой станции. Глубокой ночью того же дня Марк проснулся от далёкого грохота, послышавшегося из кухни (кажется, с полки упала кастрюля); а потом мальчик уловил странный, непонятный для детского слуха звук – горестное сдавленное рыдание. И… тут всё стихло. Снедаемый беспокойством, Марк долго не мог уснуть. Утром же, торопливо сбежав по лестнице, он нашёл маму побледневшей и осунувшейся – а отца не обнаружил вовсе.
С тех пор прошло уже три года, в течение которых горе Марка улеглось и поутихло. Первые дни и недели казались мальчику невыносимыми; его преследовало понимание того, что если он ворвётся сейчас в отцовский кабинет с интересной книжкой и просьбой почитать, то не найдёт его там. Эта мысль мучила и жгла Марка, причиняя ему жестокую боль. Но время излечило печаль мальчика, и на следующее Рождество он уже так же веселился и пел во весь голос, как это бывало раньше. Мама с чистым и не тревожным лицом наряжала ёлку, она счастливо улыбалась и без умолку говорила с Мэри, тринадцатилетний возраст которой делал её почти совсем взрослой. Мама заметно ожила с того тёмного холодного дня, когда отец ушёл на войну, – после его отъезда были моменты, когда она, против своего обыкновения бросив работу, неподвижно сидела за кухонным столом, направив остановившейся взгляд в слепые складки занавесок. Тогда Марку становилось не по себе: он мнил, что мама и правда может видеть сквозь них; что её взгляд проникает далеко-далеко – туда, где сейчас папа…