Вот я и дома! Я очень долго отсутствовала, причём не только в Москве, но и в интернете, поэтому непозволительно запустила свой дневник; и сейчас возвращаю ему свой долг. За эти выходные я провела прежде немыслимую для себя работу - усердно записывала собственные мысли, пользуясь ручкой и бумагой. Да-да! Я уже очень давно не писала так долго от руки (имеется в виду, конечно, художественный текст, а не школьные бредни). Кроме того, теперь по выходным я буду читать "Женщину в белом" У.Коллинза - это моя официальная дачная литература. За некоторое время до этого я прочитала его повсть "Жёлтая маска" и нашла её весьма увлекательной. Правда, отсутствие достойных женских персонажей, обладающих сильной натурой и при этом добрых и честных, её слегка подпортило, но тут уж мне не пристало жаловаться - иначе повесть получилась бы совсем другая. Всё-таки священник, пошедший на преступление ради возвращение церковного имущества на его законное место - весьма интересная тема. Правда, от такого ревностного служения своему призванию тянет Сент-Джоном Риверсом, с которым я ещё не разобралась и которого не очень-то жалую. Мне и хочется его пожалеть за его кайне неудачный характер, лишающий его всякого счастья, иногда - просто хочется плюнуть ему в глаза, ибо он ничего не видит дальше своих неземных идеалов.
Но я отвлеклась. За выходные я пополнила свою повесть новой порцией далеко не изысканных строчек, но, во всяком случае, написанных честно и с чистым желанием творить. Здесь выкладываю пока не всё, что написала.
читать дальшеГлядя на миссис Карлайл в мягком, уютном полусвете горящего камина, который трещал у неё за спиной, невозможно было определить с достаточной точностью, каков же был её возраст. Очертания фигуры, наполовину спрятанной в поистёршейся обивке, во всяком случае, говорили о той уверенной статности, которой обладают люди исключительные и которая никогда не теряется, даже по прошествии многих лет. Итак, лица миссис Карлайл было не видно – однако едва она наклонялась, шурша тёплым домашним платьем, чтобы поставить на стол изящную фарфоровую чашечку или взять себе ещё одну тартинку с джемом, внимательному наблюдателю становилось ясно, что перед ним уже далеко не молодая женщина. По правде говоря, миссис Карлайл была старухой – вернее, могла бы ей быть, если бы хоть кто-нибудь один единственный раз осмелился назвать её таким пренебрежительным образом. На самом деле при одном взгляде на эту женщину вся пренебрежительность, какая только готова была сорваться у вас с языка, в ужасе убегала обратно в сердце и таилась там так глубоко, что её было уже невозможно вынуть.
Миссис Карлайл искренне признавалась, что ей уже больше шестидесяти лет. С той же откровенностью, которую никто бы не посмел подвергнуть сомнению, она утверждала, что сидит спиной к огню не из желания скрыть свою внешность, а из соображений комфорта. Однако именно безыскусственная простота миссис Карлайл придавала её облику какую-то необъяснимую таинственность. Глядя на её лицо, нельзя было точно судить даже по прямолинейным словам, что эта женщина говорит вам правду – всю до конца. Её облик, натуру и дух окутывала дымка загадочности, наделявшая свою хозяйку редкостным очаровывающим шармом и изрядно раздражавшая тех, кто приходил к ней в гости. При всей своей внешней простоте внутренний мир миссис Карлайл хранился в особом секрете, и на первый взгляд открытый её характер порой выставлял собеседникам неодолимые препятствия. Дружелюбная в общении, миссис Карлайл всё же имела тот особенный тон и тембр голоса, который непременно ставил любого человека несколько ниже её собственной особы и порой граничил высокомерием… Впрочем, она была куда более мягка и добра, нежели жестка и надменна. Может быть, потому, что она была уже стара, а может быть, потому, что просто она была женщина.
Голова миссис Карлайл с острым, чуть выдававшимся подбородком всегда сидела гордо и чуть высокомерно на раскованных, свободных плечах. Её старчески опущенный, но чрезвычайно подвижный рот имел твёрдые тонкие губы, непоколебимость которых, впрочем, тут же исчезала, когда их трогала лёгкая, гостеприимная улыбка.
Кожа у миссис Карлайл была желтовата и походила на истлевшую папиросную бумагу. Одни лишь тонкие, худые руки не желали подчиняться неумолимому закону природы и продолжали быть мягкими, изящными и совершенно девичьими. При виде этих нежных, как будто вовсе не натруженных, безупречных ладоней немедленно возникала мысль о душевной ласковости и доброй натуре их обладательницы.
Миссис Элиза имела очень отдалённое представление о том, как должно выглядёть море. Единственный раз, отправившись с мужем за покупками в Бостон, она беглым взглядом ухватилась за мелькавшую вдалеке каменную пристань, вдоль которой шумела и плескалась синяя вода. Но той изумительной, ангельски чистой голубизны, которой упиваются вдохновенные художники и поэты, миссис Элиза не знала и едва могла себе представлять. Именно такого, по её мнению, недоступного цвета были изумительные глаза миссис Карлайл – цвета волны в Бостонском заливе в тихий, нежный, весенний вечер. Сине-зелёные глаза – этот необыкновенный очаг молодости, чистоты и совершенства на огрубевшем, испещрённом морщинами лице – поражали миссис Элизу и бессознательно приводили её в какую-то странную робость, раздражавшую её саму. Миссис Карлайл была совсем не похожа на остальных её соседок и резко выделялась на фоне добротной и спокойной вселенной Вустера. Отличие состояло не только в её экстравагантном облике, но и в самом доме, принимавшем абсолютно чуждый для Массачусетса налёт аристократичности. Присутствие в его стенах миссис Карлайл будто источало какой-то неизвестный роскошный блеск и переполняло им все закоулки дома: в гранёных стёклах буфетной, в загадочно сверкающем хрустале и даже, казалось, в складках передника горничной Жоржетты – везде непримиримо таилась гордая тень благородного происхождения, которым, по слухам, обладала сама миссис Карлайл.