Кому поворот, кому что...

[AnnaTim]

Нету сил писать о собственной жизни. В дневнике хочется молчать, когда горько, а мне не плачется - так сказал поэт. Но я решительно не могу писать о том, что происходит в мире. О пожарах, температуре под сорок, о том, что называют неслыханной удачей, а я не понимаю... Если я буду в силах, я напишу об этом потом. Я пока ничего не понимаю.

Глава 2
Разделённые основанием сходятся у вершины
Господин де Шарвиль был сегодня в превосходном настроении. Он самым добросовестным образом проспал большую часть кошмарной грозы, прогремевшей над Парижем, и не подозревал ни о блажи своей племянницы, ни о том ошеломляющем эффекте, что был произведён бурей над городом. В тот момент, когда господин де Шарвиль с благодушной улыбкой набивал свою трубку табаком (он не позволял этого делать никому из слуг), его сосед барон Данглар в раздражении беседовал со своей супругой. Баронесса ещё не оправилась от испуга и холодела от ужаса всякий раз, когда кухарка внизу слишком громко гремела посудой. Что касается дочери барона Данглара, то её закованное в броню сердце оставалось бы спокойно, даже если бы Париж взяли штурмом.
Пуская кольца дыма, господин де Шарвиль поглядел на календарь, лежавший раскрытым на столе в его кабинете, и вспомнил, что сегодня у него была уговорена встреча. Его старый друг и сослуживец, республиканец, попеременный участник общества Друзей Родины, возвращался из-за границы. Если верить его словам двухлетней давности, особняк на улице Фонтен был снова занят им вот уже две недели. Сегодня, 22 мая, как полагал этот престарелый вольнодумец, старые друзья должны были встретиться.
Господин де Шарвиль был поистине рад предстоящей встрече. Он не видел старого полковника достаточно продолжительное время, чтобы забыть обо всех его ребяческих революционных замашках и с нетерпением ожидать его появления сегодня в своём доме.
Било одиннадцать. За дверью кабинета, выходившей в светлый широкий коридор, послышались боязливые, медленные шаги. Скрипнул ковёр; господин де Шарвиль усмехнулся, распознавая знакомые звуки, к которым он успел проникнуться нежностью.
-Это ты, Лаватерра, там прячешься? – шутливо крикнул он, вынув трубку изо рта. – Выходи, выходи, партизанка, я ведь знаю, что это ты!..
За стеной Лаватерра резким, сердитым движением выпрямилась, когда намеревалась уже сделать ещё один осторожный шаг. Ах, всё-таки услышал!.. Она так хотела пройти коридором и не быть замеченной своим дядей! Девушка порой бежала всякого взгляда, слова или движения, направленного в её сторону. Раньше она мечтала превратиться в невидимку – чтобы все разом забыли о её существовании.
От досады топнув ногой, Лаватерра неохотно приоткрыла дверь и медленно просунула в щель свою головку.
-Куда ты собралась, девочка? – всё ещё улыбаясь, спросил дядя.
-Я хотела погулять в парке Монсо, пока не настало жарко, сударь, - отозвалась Лаватерра, потупив глаза. Она всегда называла дядю «сударем» и настаивала на этом обращении, даже когда он протестовал. Ведь так было куда официальнее и почтительней!.. Более того, это вежливое слово отдаляло племянницу от дяди, создавая ощущение, будто они были едва знакомы. Впрочем, господин де Шарвиль никогда не пытался проникнуть в мир Лаватерры, справедливо полагая, что не заменит и никогда не сможет заменить ей своего брата, которого девочка даже и не помнила. Он держался в стороне от неё, был ласков и дружелюбен и никогда ни в чём её не упрекал, не читал нравоучений и не говорил с ней о будущем. Он довольно быстро понял нелюдимую натуру племянницы и дал ей столько свободы, сколько она хотела, чтобы беспрепятственно предаваться уединению.
Лаватерра подняла головку и вдруг с внезапным жаром подумала, что впервые сегодня пройдётся по аллее, не задумываясь о цвете и фасоне своего платья. Радостный, торжествующий блеск, должно быть, вспыхнул в её глазах, потому что господин де Шарвиль удивлённо приподнял брови.
-Что с тобой, моя девочка? – он так привык к мрачному взгляду Лаватерры, что этот неожиданный луч, осветивший бледное лицо молодой девушки, показался ему неправдоподобным.
-Так… право, ничего, - отвечала девушка, сердце которой начало распирать от желания побыстрее выйти на улицу навстречу солнцу. Она быстро оправила белую гирлянду на своей серенькой шляпке. – Так я пойду, сударь, время не терпит!
Ей действительно казалось, что время не терпит. Что снаружи её ждёт другой мир, намного чище и добрее того, который она вчера покинула.
-Я побежала! – выкрикнула она уже на середине коридора, и действительно: башмачки её часто-часто застучали о покрытые ковром ступеньки лестницы, которая выходила на первый этаж. Дядюшка только изумлённо покачал головой и, не понимая, что с ней происходит, снова принялся за свою трубку.

Парк Монсо был её любимым местом. Небольшой, спрятанный от жара небесного светила за густыми кронами зазеленевших деревьев, полный диковинных цветов и декоративных развалин, которые как хотелось принять за истинные, – он был местом её частых прогулок. Его нельзя было сравнить с душною бальною залой, которой славился особняк Элоизы де Вильфор, – в ней никуда нельзя было спрятаться. За любой колонной тебя могли настигнуть галдящая стая наряженных девиц или шумный рой парижских щёголей. Со стороны они казались милыми и задорными, но тут же обрастали иголками, когда она пыталась к ним приблизиться. Здесь же, в парке, было сотни и тысячи заповедных тропинок, тенистых аллей, укромных беседок, где Лаватерра могла читать или просто сидеть в одиночестве, мечтая о небе или о счастье.
Этот очаровательный парк, обрамлённый городскими улицами, ненадолго стал публичным достоянием; в каждом номере парижского «Независимого голоса» журналисты угрожали, что он вот-вот перейдёт во владение к его прежним хозяевам, герцогам Орлеанским. Но каждый назначенных срок проходил, а ворота в уголок природы посреди города всё так же оставались открытыми для всех желающих.