II
Портрет
Портрет
Следующее утро было утомительным и сонным для всех, кто провёл его вчера в обществе любезнейших Клифтонов, – для всех, кроме мистера Сайреса Смита. читать дальшеВ опрятной небольшой квартире, которую они делили с Импи Барбикеном, он ни на минуту не смыкал глаз; сидя за письменным столом и беспрестанно марая бумагу, он не замечал таяния огарка свечи, а когда свет иного происхождения ударил ему в глаза, он поднял взгляд и с удивлением обнаружил, что уже наступил рассвет. Взглянув на плоды своих ночных трудов, мистер Смит с уколом совести подумал, что провёл эту ночь самым бесполезным образом. Скомкав изрисованную бумагу, пестревшую какими-то неуклюжими образами, он запрятал её глубоко в самый нижний ящик и, выпрямившись, ощутил утомление.
Тем не менее ровно в полдень, когда была назначена встреча мистера Клифтона и молодого талантливого инженера, последний был у ворот фабрики, чисто выбритый и аккуратно одетый, простой и пунктуальный, как всегда.
Богатый промышленник на этот раз принял Сайреса очень радушно, любезно предложил ему сесть и подробно изложил обстоятельства покупки новых машин и их установки. Мистер Смит слушал внимательно, кое-где одобрительно, но без высокомерия кивал, кое-где недоверчиво приподнимал брови, а по окончании речи задал несколько профессиональных вопросов, весьма точных по содержанию.
Последующий за беседой осмотр машин оставил у Сайреса двойственное впечатление. С одной стороны, он был захвачен и заинтригован, а с другой стороны – несколько досадовал на слишком явное пренебрежение к технике. Прямо заявив, что оказываемого ухода за машинами недостаточно, он предложил себя в качестве советчика и руководителя, если понадобится лично следить за работой. Мистер Клифтон весьма охотно согласился. Возвратившись в этот день домой на Пайн-Стрит, он заявил своей супруге, что теперь их дела пойдут хорошо как никогда.
Мисс Элизабет Клифтон поднялась сегодня поздно и много времени отдала на утренний туалет. Молодая миловидная Эмили, возвратившаяся из деревни в шестом часу и смертельно уставшая, тем не менее стояла на своём посту, с гребнем и щипцами на вооружении, готовая придать облику своей госпожи подобающую изящность и изысканность. Когда туалет был окончен, Элизабет, словно резвая маленькая девочка, вскочила с неудобного стула. Высоко подобрав полы своей пышной накрахмаленной юбки, светившейся утренней кружевной чистотой, девушка с счастливым хохотом помчалась в свои комнаты, громко топая по лестницам и коридорам. Всё это блаженное утро она провела, с искренним восторгом рассматривая чудесные, пёстрые подарки, которые получила в свой нынешний день рождения. Фантазии и мечты её о том, что она станет делать с этой вещичкой, с этой прелестной безделушкой, вот с этими туфельками и этим чудесным гребнем из слоновой кости, затянулись почти до самого полудня.
За тихими и простыми радостями время до двенадцати пролетело незаметно, а между тем мисс Клифтон надо было спешить, поскольку вот-вот должен был подойти час назначенного свидания. Сегодня к ней обещала явиться добрейшая мисс Сибил Ловелетт, чтобы дать ей несколько уроков рисования.
Мисс Сибил Ловелетт была худенькая, дурнеющая старая дева, отчаянно гнавшаяся за модой и свежестью собственного лица. Ей, должно быть, было около тридцати, но она никому не позволяла говорить о своём возрасте. Вчера на празднике, внедрившись, по своему обыкновению, в самое сердце шумной компании молодёжи, она беззастенчиво болтала самые на легкомысленные темы и громко смеялась на всю большую гостиную, заставляя скромниц-бесприданниц прятаться за веерами и отчаянно краснеть. Тогда-то она, заведя шутливый и бойкий разговор с именинницей, в задорном пылу весёлости дала клятву обучить девушку рисованию. Истинная леди, заявляла она несколько отяжелевшим от шампанского языком, просто обязана быть сведуща в таком важном предмете, как живопись. И, не спросившись в скорости последовавшего одобрения, она в горячем энтузиазме пообещала явиться к ней завтра около полудня, на что Элизабет и согласилась.
Едва пробило двенадцать, Элизабет отложила в сторону новый роман Александра Дюма и вприпрыжку выпорхнула из своей комнатки, летящей походкой сбежав по лестнице в малую гостиную, где из окон лился беловатый, полупрозрачный городской свет.
Мисс Ловелетт, после вчерашнего разгульного вида принявшая весьма обманчивый облик воспитанной чопорности, чинно проследовала в гостиную, сопровождаемая лакеем. Мисс Клифтон светло улыбнулась, вставая и приветствуя гостью, а Сибил Ловелетт с самым добропорядочным видом опустилась на новенький мягкий диван и положила себе на колени папку, едва выдерживающую напор хранящихся в ней листков бумаги.
-Итак, как вы себя чувствуете, моя дорогая? Я столь рада видеть вас в добром здравии после такой утомительной ночи! Как вы находите сегодняшний день? А полковник Кэррисфард уже писал вам сегодня?
Ясно было даже по её любопытному виду, что не в последнюю очередь этот вопрос привёл её сюда и заставил явиться с такой пунктуальностью. Несомненно, мисс Ловелетт надеялась одним выстрелом убить двух зайцев: послужить на благо воспитанию молодой девицы и разузнать новости о самом модной поныне предмете.
Между тем слухи о её помолвке с мистером Кэррисфардом, ходившие по Бостону уже около пяти недель, были полностью беспочвенны. Элизабет не слишком догадывалась, как хотелось бы её матери видеть свою дочь женой именитого полковника; ведь мистер Кэррисфард ровно ничего особенного не значил, он просто был добрым и хорошим человеком, вот и всё.
-Нет, мистер Кэррисфард не писал мне сегодня и вообще ни разу не присылал от себя весточки за прошедшую неделю, - покойно отвечала мисс Клифтон.
-Вы заслужите его дружбу, если посвятите ваше свободное время занятием по рисованию, - с энтузиазмом заявила мисс Ловелетт. – Полковник очень высокого мнения о девицах, владеющих этим искусством; кроме того, это полезно для развития вкуса и добрых привычек любой молодой леди. – И она развязала тесёмки на папке. Оттуда на стол тут же гармошкой высыпались желтоватые листы бумаги.
Медленно, дабы мисс Клифтон имела возможность по достоинству оценить каждую работу, мисс Ловелетт перебирала рисунки и приговаривала полушёпотом, как и когда была выполнена каждая работа. «Вот это, - говорила она о горном пейзаже, прелестно выведенном в рамке из бледных цветов, - моя сестрица Фанни привезла из своего путешествия по Швейцарии. А эту реку, мельницу и море вдали я видела своими глазами, когда ездила к родным на побережье!.. Вот, поглядите, моя милая мисс Клифтон, - в её руках заалел раскрашенный натюрморт из яблок, груш и осеннего цветения, - плод моей скуки во время празднования дня рождения дядюшки Томпсона; ах, до чего дурная компания там была!.. О, а вот это я просто обязана была принести вам: чудесный день в осиновой роще!.. Вы только поглядите, как восхитительно переданы лучи солнца, пробивающиеся сквозь зелёную листву… А что же, погодите, погодите, где же мой любимый пейзаж? А, вот он, поглядите, ну не чудо ли? Я так горжусь им, милочка!.. Эта птичка на ветке орешника – венец всех моих творений… О, ну а вот это!..»
-Погодите, мисс Ловелетт, погодите секунду! – воскликнула мисс Клифтон, радуясь, что наконец могла вставить словечко. Ведь она любила говорить. – Мне кажется, точно такой же залив с теми же скалами и коттеджем на холме я видела в своём прошлогоднем альбоме… Только кто же нарисовал мне его?.. Ах, мисс Ловелетт, прошу вас, подойдите вон к тому комоду и посмотрите в верхнем альбоме, не найдётся ли там чего-нибудь похожего?..
И мисс Ловелетт, которая всегда с большой охотой листала страницы чужих девичьих альбомов, немедленно поднялась со своего удобного мягкого диванчика и побежала к дальней стенке комнаты, словно бы стараясь поскорее угодить юной хозяйке. А мисс Клифтон между тем продолжала перебирать рисунки.
Взгляд её задержался на старой акварели, где одинокий бедный мальчик с шапочкой в руке стоял на едва вырисованной грязной дороге, ведшей к развалинам древнего храма. Сын какого-нибудь работника – или бродяжка, сирота издалека?.. Руки мисс Клифтон медленно переворачивали страницы. Слегка наклонив свою прелестную изящную головку, она с правдивым вниманием разглядывала каждый рисунок. На следующем какая-то молодая пара прогуливалась в аллеях из мерно качающихся цветущих каштанов. Следом шла написанная маслом яркая лунная ночь и тихая деревушка где-нибудь на Юге. Так и чувствовался тонкий улетающий аромат, серебрящийся свет на тёмно-зелёных листьях… Элизабет снова перевернула страницу. У уха её шелестел собственный прошлогодний альбом. Так, а что же здесь?.. И здесь мисс Клифтон вдруг остановилась.
-Мисс Ловелетт?.. – позвала она свою гостью, не подымая глаз. – Как это попало сюда?..
Это был очень простой и ничего не значащий вопрос – и между тем сердце у мисс Элизабет вдруг странно и тревожно стукнуло. И в этом глухом ударе ей почудилось что-то новое, смутное, от чего ей стало не по себе.
Миссис Ловелетт сейчас же обернулась. В руках у Элизабет был небольшой измятый листочек, несомненные достоинства которого заключались в одной только его прочности. Качество бумаги оставляло желать лучшего. Почти в центре его, несколько ближе к правому краю, по непонятной прихоти художника, был расположен чётко нарисованный портрет молодого человека. Его автор, используя не самый лучший карандаш, излишне надавливал на грифель, и кое-где не слишком изящные линии блестели ненужной, неумелой толщиной.
Элизабет пристально всмотрелась в лицо молодого человека. Оно было узким, продолговатым, с волевым подбородком и низкими скулами. Пушистые длинные бакенбарды, окаймлявшие его впалые щёки, только усугубляли худобу этого лица. Красивые и, несомненно, тёмные глаза были строги и смотрели бы почти что в упор, если бы голова молодого человека не была слегка повёрнута влево, так что зрачки самопроизвольно убежали немного в правую сторону. Большой нос с явно выделенной горбинкой, упрямо и как будто недоверчиво сжатые губы завершали невольное впечатление, что изображённый на рисунке человек был силён духом и всегда готов был защищать свою точку зрения.
-Я его знаю … - прошептала Элизабет, не узнавая и испугавшись своего голоса.
Но мисс Ловелетт принуждённо рассмеялась.
-Да откуда же вам его знать, моя милочка? – всплеснула она руками, с откровенным снисхождением глядя на юную собеседницу. – Этот рисуночек случайно попал ко мне в руки, когда я гостила у больной сестры в Вустере. Знаете, это такое скучное, неприметное местечко… К нам забежала милая молодая девушка; она, видите ли, узнала, что здесь гостит самая настоящая художница, и смиренно попросила меня оценить некоторые её работы, - мисс Ловелетт самоуверенно скривилась, давая понять, что работы были весьма посредственные. – А вот эту она нарисовала прямо при мне, - гордо добавила она, оттопырив пухлую нижнюю губу; а потом небрежно добавила: - Сказала, мол, человек на портрете – мой брат, а сейчас он живёт и работает в Бостоне…
-Я его знаю, - медленно повторила Элизабет, всё с таким же странным упорством вглядываясь в строгое лицо молодого человека. – Он… он был на моём дне рождения! Его мне представил отец, когда подводил познакомиться господина по имени Импи Барбикен…
Странные её слова как будто с большим трудом ей удавались, она всё не сводила глаз с карандашного портрета.
-Импи Барбикен! – тем временем воскликнула мисс Ловелетт и издала серебристо-фальшивый смешок. – Так это тот самый чудак с Блю-Стрит, который вечно ходит уткнувшись в свою гадкую алгебру?.. О, это неудивительно, моя дорогая …
-Да, действительно, именно так, - не дав ей закончить, произнесла мисс Элизабет, отвечавшая скорее на свои собственные мысли, чем на последние едкие замечания. Она позволила бумажке несколько опасть в её руках, так, что чистое прелестное лицо молодой девушки снова оказалось на виду. Она на мгновение нахмурилась, а потом произнесла, тщательно выговаривая: «Мистер Сайрес Смит», - отчётливо копируя и тон и манеру, свойственные мистеру Клифтону.
Сайрес Смит вернулся домой немного усталым, но всё-таки довольным сегодняшним осмотром. Весьма сдержанно ответив на любезности мистера Клифтона, он условился с ним о деталях предложенной ему должности и дал слово завтра же приступить к работе. Он уже строил чёткие и пространные планы, как можно будет приумножить достоинства передового оборудования, приварив его ко всей системе переработки хлопка, выбранной мистером Клифтоном раз на более чем десяток лет. Пока же, заперев за собой дверь и зажигая газовый светильник, он убедился, что его друга Импи не было дома.
Мистер Барбикен, приехавший в Бостон по делам его собственного отца, известного торговца лесом в Новой Англии, ничем существенным, надо сказать, не занимался. В действительности все дела вёл его управляющий, сметливый и хваткий человек средних лет, весьма довольный доставшимся ему выгодным местом. Что касается до младшего Барбикена, то он все дни проводил зарывшись в книги, закопавшись в вычисления, и лишь иногда, на некоторое время, вспоминал, зачем, собственно говоря, здесь находится. Погрузившись в мир своих любимых интегралов, он имел обыкновение бродить с тетрадью по всему дому, поэтому в его пристутствие все газовые рожки в квартире на Блю-Стрит были в использовании. А поскольку в прихожей было темно, Сайрес понял, что Импи пропадает где-то ещё.
Мистер Смит не беспокоился. Его друг, хоть и отличался известной рассеянностью, никогда не заходил так далеко, чтобы напрочь потерять последнее благоразумие. Тем более, не было ещё и пяти часов, поэтому у Импи была уйма времени, чтобы самостоятельно вернуться домой. Поэтому Сайрес невозмутимо проследовал в свою комнату, на пути кликнув негритёнка Наба.
Наб, которого на самом деле звали Навуходоносор, был его юный слуга, уехавший с ним из вустеровского поместья и ни на минуту не покидавший хозяина. Мальчику было около десяти, он был глазастым симпатичным ребёнком, умненьким и прытким, всегда готовым мчаться хоть на край света, если так будет угодно его господину. Да, Наб был рабом.
Это обстоятельство, вкупе с ещё одним – тем, какую искреннюю беззаветную любовь мальчик питал к Сайресу Смиту, доставляло молодому инженеру немало досадных и горьких чувств. Бывали моменты, когда безоглядная привязанность Наба воспринималась Сайресом лишь как ужасное раболепство, постыдное самоуничижение перед несомненно сильным и влиятельным хозяином. Это будоражило его ум и ранило его сердце, потому что это рождало жуткое несоответствие между тем, как люди должны были относиться друг к другу, и тем, как относились в действительности. О, если бы гордый и упрямый мистер Смит мог поверить, что забитая душа маленького негра была способна любить невзирая на предрассудки!.. Но Сайрес Смит был убеждённым противником рабства, и он не мог отказываться от такого очевидного, хоть и грустного, доказательства.
Итак, кликнув Наба, Сайрес уселся у себя в комнате за стол, спросил чаю и распорядился насчёт обеда, который здесь неизменно подавался в шесть. Маленький Наб с готовностью помчался выполнять приказания; ведь обед должен быть подан, независимо от того, явится ли друг массы Сайреса к нему или нет.
В доме на Пайн-Стрит светилось одно-единственное одинокое окошко. Прошёл вечер, когда в кругу своей семьи мистер Роджер Клифтон делился последними новостями, а его жена и дочь вышивали и слушали мелодии из музыкальных шкатулок; и на дом опустилась тихая мягкая ночь. Мисс Элизабет была пленницей того самого окна, которое проливало на тёмный поблёскивающий тротуар одинокое, желтоватое пятно света. В руках молодая девушка держала небезызвестный портрет, который сопровождал её сегодня повсюду, куда бы она ни пошла и за какое дело бы ни взялась. Она пыталась повторить его, срисовывая строгие черты собственноручно, но карандаш не слушался её, и загадочный молодой человек не давался её художественному воображению. Что было с ней, каким образом сухие суровые черты могли влиять на её душевное состояние – было неизвестно, однако необъяснимая притягательность заключалась в неумелом угловатом рисунке… Во власти непонятных, смутных чувств мисс Элизабет то хотела избавиться от портрета, то чётко понимала, что никогда не сможет этого сделать; прижавшись лбом к холодному стеклу, она искала в темноте ответа, но не могла его найти. В конце концов она почти решительно вскочила, сбросила пеньюар и задула свечу, предварительно с некоторой небрежностью спрятав портрет в нижний ящик комода. Но, забираясь в постель, она несколько раз вздрагивала от наваждения – потому что ей чудилось, что за ней до сих пор наблюдают красивые и тёмные, суровые глаза…
Сайрес Смит почти дремал у себя за столом. Сказывалась прошлая бессонная ночь, а обед и пространная болтовня Барбикена ещё больше нагоняли на него сон. Было уже за полночь, а Импи всё расхаживал взад-вперёд по комнате Сайреса, вперив глаза в последнее заданное уравнение, а решивший его Сайрес старался принять бодрый и вдумчивый вид. Теперь Импи больше молчал, потому что разум его сосредоточенно работал, и мерное постукивание его каблуков, на которые он бессознательно переваливался с носков при каждом своём шаге, было для Сайреса неподдельной угрозой. Кроме того, сердце мистера Смита, коварно пользуясь ослаблением контроля, вело себя очень вольно и бесстыдно подсовывало какие-то странные, размытые образы, состоящие из вихрей золотисто-солнечных волос и мерцания сказочных глаз, похожих на так восхищавшие Барбикена далёкие звёзды… Но дурман не успел взять инженера в свои объятия. Вдруг сквозь дымку утомления и сонм невероятных грёз послышался неожиданно резкий и громкий голос Импи Барбикена:
-Сайрес! Я не узнаю тебя! Это уравнение или балаган? Как ты умудрился сделать целых две ошибки в наипростейших интегралах?!..