"Пропадал и нашёлся" - часть 3

[Anna_Dreamer]

27 марта

Что это?
С моих ушей как будто спала пелена. Я слышу, как воет ветер, слышу скрип, скрежетание, грохот, слышу, как море с рёвом взметает и вновь опадает водяной паутиной, – но сквозь этот дым и мрак мне едва уловимо слышится далёкий, прерывистый, призывающий лай!.. И я вскакиваю.
Нет, я не ошибся. Моя голова внезапно яснеет, все чувства обостряются, я весь обращаюсь в слух, и… опять! и опять! и снова! О! неужели это не новая галлюцинация? Нет, нет, сомнений быть не может, и ветру не обмануть мой слух!
Да что же это такое?.. Все спят, никто не думает просыпаться! – я только сейчас замечаю, в каких местах кто утроился, где относительно меня очаг, какова из себя наша пещера; меня оставляет лихорадочный дурман, боль и горячечный бред, и я снова двигаюсь, я снова энергичен, и я бросаюсь к товарищам под непрекращающийся лай! Он так далёк, так зыбок, порой мне кажется, что он сейчас сойдёт на нет – но звук появляется снова и снова, и я что есть силы трясу Пенкрофа за плечо.
Да вставайте же! – продолжаю расталкивать.
Наконец он чувствует и тут же просыпается.
-Что такое? – кричит, быстро приходя в себя.
Меня захлёстывает волна всего того, чтобы я мог бы наговорить, не прерываясь, на вопрос «что такое?», но я только повторяю, глазами впиваясь в него:
«Слушайте, Пенкроф, слушайте…»
Ну же, услышьте! Вот видите! Теперь вы поймёте!
Сердце стучит так громко, так взволнованно, и я едва выдерживаю этот напор ликования, вызванный одним далёким звуком, даже призраком звука, который почудился мне среди ночи, среди яростно бушующей бури…
Мои руки, которыми я цепляюсь за Пенкрофа, трясутся.
-Это ветер воет, - отвечает тот.
Ветер? Какой, к чёрту, ветер! Почему вы, вы, моряк, не можете уловить этого своим тонким ухом, тогда как я – четыре года под южными пулями – слышу это прекрасно?
«Нет, - возражаю, упрямо мотая головой и всё оборачиваясь, силясь вновь услышать спасительный звук… - мне показалось, будто я слышал…»
-Что?
«Лай собаки».
Какие простые, вроде бы бесполезные, вроде бы никчёмные слова! Но для меня они сейчас – как та молитва, что я шептал здесь вчера, как то имя, что разбивало мне сердце болью и радостью; и я не успокоюсь, Пенкроф, пока не заставлю вас понять меня!
-Собаки! – тут же вскрикивает он, и мои восторженные мысли, обращённые к двум заветным словам, путаются с мгновенным его оживлением, с тем, как он вскочил на ноги, и тем, как во мне всё взрывается радостью и нетерпением…
«Да, отрывистый лай», - подтверждаю шёпотом, горячо.
-Это невозможно! – ну здравствуйте! Почему это? – Да и как вы могли при таком завывании бури…
Я уже хочу перебить его чем-нибудь резким, как вдруг лай снова взрывает мой слух, и я тут же хватаю моряка за руку.
«Вот… слушайте!»
Он опять прислушивается, на этот раз как следует; вот, мистер Пенкроф, теперь будете знать, как мне не верить!..
«Ну что?» - медленно, раздельно, с замиранием сердца произношу я, вглядываясь в него. Я замечу малейшее изменение, малейшее вздрагивание брови – я пойму, если он услышит… Он слышит!
-Да… да…
-Это Топ! Это Топ! – кричит Герберт, который тоже проснулся; оно и понятно, мне уже кажется, что этот лай по силе воздействия подобен гулу колокола – или голосу Сайреса Смита…
Мы все трое бросаемся к выходу из пещеры.
Прижимаясь к скалам, пряча лицо от ветра и песка, тщетно силясь разглядеть что-нибудь в клубящейся мгле, мы застываем, не в силах ступить и шагу, и я до предела напрягаю слух, силясь вызвать из сплошного, плотного, как вода, воя, новый лай и чьи-нибудь шаги. Один ли Топ? – вот вопрос, который, раз мелькнув на задворках сознания в качестве сопровождающей мысли, тотчас же пронёсся перед моим взглядом, как танцор балета в ассамбле.
Нет ли там шагов, нет ли там чьего голоса? Я забываю, что меня собьёт с ног, порываюсь вперёд, но меня тут же останавливают, сжимая мне руку. Вздрагиваю, оглядываюсь, чувствуя почти возмущение; но тут вижу, что Пенкроф убегает назад в Трубы, надо думать, за огнём, и успокаиваю себя: не слишком это долгая задержка. Вернувшись с подожжёнными ветками, моряк пронзительно и громко свистит, и вслед за этим свистом устремляется вдаль моя мысль, что Топ – ведь это он! – наверняка там один. Он лает так долго: значит, он не знает, куда ему идти. Если только… Сердце сладко замирает, но тут же падает. Невозможно.
Но тут Герберт снова кричит:
-Это Топ! – и его крик проносится мимо меня, а я кидаюсь в пещеру вслед за юркнувшей туда собакой. Это Топ! Герберт восторженно гладит его… Как ты нашёл нас, милый, в такую страшную ночь, и почему не сделал этого раньше? Ах я неблагодарный – ведь он весь продрог, весь вымок и… Но что же это? Топ, ты же столько времени пробыл снаружи – да ведь там, наверное, ветер пригибает к самой земле, а ты так прыгаешь, такой бодрый, а главное, чистый, словно с выставки, – и куда-то зовёшь меня… О, я пойду, ведь…
«Раз нашлась собака, найдётся и её хозяин!»
Сайрес! Если вы там, в том аду, как являлось мне в секундных кошмарах, и если вы ещё живы, теперь мы точно разыщем вас!
-Идём! – кричит Герберт. – Топ укажет нам дорогу.
-Пошли, - отзывается Пенкроф, и мне некогда даже торжествовать, что, может быть, это Пенкроф стал жертвой иллюзии, а Наб, Герберт и я – мы, остальные… Господи! Только бы он был жив!

Буря визжит и крутит прямо у меня перед носом, я не вижу решительно ничего, кроме смутно выплывающей из мрака гранитной стены слева и рокочущего моря справа. Мелькает впереди светлый хвост Топа, и мы быстро идём вслед за ним; ветер подгоняет меня в спину, а сердце бьётся на бешеной скорости, яснее всего вокруг подсказывая: нужно спешить, нужно торопиться! И жуткий ветер, вздымающий целые бураны песка, осыпает нас им сзади и толкает в спину, беспощадно и зловеще нашёптывая: спеши! торопись! может быть, поздно!
А может быть, и теперь уже поздно.
Под ногами вдруг разверзается абсолютная пустота. И я едва не кричу от ужаса…
-Осторожней, мистер Спилет!.. – скорее не слышу, а чувствую я слова юноши, придержавшего меня за локоть.
Господи… Нет, Герберт, я в порядке, мне не нужно ничего, мне бы только вперёд, только вперёд!.. Топ, подожди; мне кажется, я догоню тебя!..
А ветер всё ревёт и ревёт, как обезумевший зверь, и всё вокруг меня дико вращается, меня упрямо толкает в спину, приходится нагибаться, спасаясь от урагана; и я иду, я уже близко! Дождь холодит нас, остужает мне разгорячённые щёки, но это ненадолго, я снова мчусь вперёд, не считаясь ни с чем, ни на что другое не глядя: только Топ, как белая птица, несётся впереди.
И я несусь за ним. Липкий скользкий страх оплетает меня целиком, как ядовитое растение, зажимает мне рот, не даёт дышать, норовит снова открыть под ногами бездну – но я не поддаюсь. Я обещал; я верю; я не сдамся. Я скоро буду рядом, Сайрес!.. Каким бы я ни нашёл вас … Что бы с вами ни… Я скоро буду рядом. И я понимаю, конечно, что я успокаиваю себя – не того, кто сейчас ещё где-то там, за стеной из бешеного мутного воздуха; я успокаиваю себя, чтобы не отбирать у себя силы, чтобы ещё бежать вперёд, не поддаваться разрозненным предчувствиям… Сайрес, Сайрес…
«Сайрес!!» - о-о, я помню, как примерно где-то здесь, может быть, на этом самом месте, выкрикнул в бесконечность это дорогое, заветное имя – выкрикнул в отчаянии, без надежды услышать в ответ слабый голос; теперь-то меня тоже никто не слышит – но я могу, подскакивая и перепрыгивая через темнеющие на грязно-сизом песке скалы, спешить к нему – к ответу, к истине; и мне уже не придётся мучиться неизвестностью!..
Вот, что это здесь? – это стена кончается, гранит обрывается, как срезанный наискось, деревья на спуске гнутся как тростинки, но за поворотом я слышу и могу говорить…
-Ух, ну и ночка нам выдалась, мистер Спилет! Но ничего, прорвёмся, найдём нашего товарища!..
«Вы правы, Пенкроф…», - отворачиваюсь…
-Да постойте, передохните минуту, вон видите – и Топ остановился.
-Мы отыщем мистера Сайреса, сегодня же, мистер Спилет, непременно отыщем!
И вдруг Топ лает, как бы понявший все до единого наши слова, лает заливисто, утвердительно, радостно, и сердце во мне вскрикивает и вспыхивает огромною, мощной надеждой…
-Он спасён, он спасён! Топ, ведь правда? – вскрикивает юноша, настойчиво глядя на пса, и тот весело лает в ответ, как бы всё же прося поторопиться.
И мы двигаемся дальше – сквозь дождь и мрак; море справа грохочет, грозным войском наступая на берег; прилив очень силён, а мы всё идём и идём на север. Что там слева, я не знаю, но меня совсем не занимает это; время бежит, и вокруг понемногу светлеет… У меня над головой, где до этого вращалась бесформенная небесная масса, закрывая этот ужасный остров от взгляда Отца Небесного, появляются прогалины. Вот уже более светлые лучи показываются из липкого тумана, и я различаю линию горизонта; это делает меня увереннее. Мир становится как будто прежним. Неужели он пережил разрушения?.. О, неужели!.. О, неужели!..
Дело к утру; светает; наверное, уже час шестой-седьмой. Я иду, тщетно пытаясь обогнать облака. А слева – слева… Странная местность, не то равнина, не то вовсе пустыня, голая, песчаная, дюны, как спящие животные, громоздятся одна на другую. Лес, который так напугал меня давеча, я не стал окидывать взглядом, да и что в нём теперь, что мне вообще во всём окружающем? – я чувствую, что наша цель близко, и сердце замирает болезненно, а дыхание прерывается.
И вот наконец я вижу – глухим ударом отдаётся в висках: Топ, ранее шедший смирно, вдруг начинает ворчать и беспокоиться. Он то забегает вперёд, совсем исчезая за колючим кустарником, то снова показывается, подскакивая, мчась к нам, снова и снова зовя за собой…
Топ сворачивает к западу, и мы всё немедленно бросаемся за ним. И пять минут – целых пять минут, пять часов, пять столетий! – бродим в безмолвных и диких дюнах. То-то сейчас будет? – пальцы трясёт и покалывает, глаза с жадностью всматриваются, хотя и смертельно боятся увидеть… Топ, поторопись, прошу тебя, поскорее!..
Тут мы заворачиваем за особенно высокую и толстую дюну; в прежней речи своей я назвал бы её пузатой, но искрометность испарилась из моих внутренних монологов вместе с хроническим желанием шутить. Вы когда-нибудь пробовали писать сатиру на смерть кого-нибудь из ваших близких? Посмотрел бы я, как бы вам это понравилось.
Да что за чушь я несу?.. О чём я сейчас думаю?.. – сейчас, когда я вижу вход, прорытый в задней стене дюны, когда я вижу пещерку, настоящий глубокий тенистый грот; когда мы входим в него вслед за Топом…
И когда…

Кажется, я что-то выкрикнул. Или просто выдохнул. Или просто всплеснул руками, сжал их до крови с ладоней из-под ногтей. Или просто остался неподвижен, не в силах оторвать взгляд от него. Я не знаю. Не чувствую. Понимаю только, что время остановилось. Сердце не бьётся. Но ведь я… а он?! Он! Почему Наб не оборачивается, не отвечает?! Он не шевелится.
Я стою? Я не падаю в обморок? Удивительно. Меня тянет к нему. Но ноги точно вросли в землю. Вопрос, который стоит во мне и опасно подрагивает, - это широкое, острое лезвие, легко касающееся всех поверхностей изнутри; и если я задам его – он убьёт меня.
Но его задаёт Пенкроф.
-Жив?
О!.. Создатель!.. Кровь как цунами приливает к сердцу… Если я сейчас услышу ответ… Но что это я, зачем; что он скажет мне, когда узнает?! – Наб всё молчит, его убивает горе; но не ошибочно ли оно?! Если он… Если Сайрес… Сайрес. Ещё раз повторить про себя его имя, почувствовать, как едкий, но живительный бальзам проливается на кровоточащее сердце; взять себя в руки; не кричать, не плакать, не сходить с ума раньше времени… Ещё есть она – тоненькая ниточка, зацепка надежды; если бы Сайрес видел меня сейчас, он бы решил, что я веду себя недостойно.
Посторонись, Наб… Я тоже опущусь на колени. Меня трясёт – это понятно, я слишком долго представлял, что никогда не увижу больше этого лица; и вот теперь я легко могу смотреть в него – а оно белее мела… Ему было плохо, я вижу; я знаю, что происходит с ним, когда ему плохо. Как сдвигаются брови, как проступают морщинки на лбу, как искривляются губы, сейчас немного приоткрытые… Он выглядит страшно истощённым, оно и понятно, я дрожу, мне страшно это видеть. Но это всё равно он, Сайрес. Сайрес.
«Сайрес…» - зову чуть слышно. Сколько я выкрикивал, хрипя, это имя, и вот теперь у меня есть крохотный шанс назвать его ещё раз – так, чтобы он меня услышал.
И я, расстегнув на нём форменный сюртук и сорочку, опускаю голову ему на грудь; и сразу становится так тихо-тихо, словно мои товарищи и до этого не молчали, боясь проронить единое слово.
Всё во мне замирает в ожидании. Решается судьба, как мне кажется, всего сущего, всего возможного – и всё зависит от меня, от моего слуха, который сейчас будет способен или не способен уловить тихое сердцебиение…
Мне страшно, как никогда в жизни. Но я не позволяю рукам конвульсивно сжаться на груди Сайреса – я нарочно убираю их, подальше, и сам не дышу, только вслушиваюсь, вслушиваюсь, вслушиваюсь…
Даже если нет. Мне невыносимо хорошо было снова увидеть; почувствовать под руками холодную, как лёд, кожу; даже если нет – я всё равно буду говорить о Сайресе как о живом. Такие люди не исчезают бесследно…
Вот оно. Боже мой…
Вот оно. Его сердце постукивает.
Тихо. Тихо. Как одинокая охрипшая цикада. Но всё равно. Звучит, стучит, живёт, работает. Мне щекочет волосы. И я понимаю, что это он – дышит.
Всё исчезло, всё перестало существовать; я не помню, где я, не помню о своих товарищах – я помню только Сайреса Смита, которого я когда-то вырвал из когтей смерти: и мои неуклюжие усилия не прошли даром…
Я осматриваю его, снова и снова; нет, несомненно: в этом теле сердце ещё гонит жизнь! Кровь обращается, работают лёгкие, Сайрес Смит жив, и больше мне ничего не важно.
Я поднимаюсь на ноги, сердце поёт, и мне хочется плакать, потому что я сейчас буду снова беспокоиться, волноваться, снова и снова сцеплять руки, пожирать глазами его лицо, ждать заветного мига, когда он откроет глаза; я дам ему воды… да, мне нужна вода… и мне можно будет не думать о том, что я могу потерять его, – потому что теперь всё в моих руках; я помогу – и Сайрес очнётся, потому что есть Бог на небесах; и потому что Сайрес Смит –
«Жив!»
И тут как будто кто-то впускает в помещение воздух. Струна опадает, уже не натянутая; и я потихоньку начинаю чувствовать, понимать, осознавать всё, что я проделал на чистом инстинкте или ещё чёрт знает на чём; сколько раз мне приходилось хвататься слухом за любой шумок в груди человека – и никогда от этого не зависело так многое!.. Господи! Боже Всевышний! Так это не бред!.. Он жив! Он здесь! Он выживет! Сайрес Смит – жив! Жив!
Теперь Пенкроф осмотривает Сайреса и убеждается в том, что я уже сказал; я кричу Герберту, чтобы он принёс воды; она поспевает мигом, сообразительный юноша в страшной ситуации не забылся, не растерялся, он проворен и быстр, милый Герберт!.. Хватаю мокрый платок, чуть-чуть смачиваю губы Сайреса, и тут – о Господи, как быстро! – мой дорогой друг подаёт признаки жизни. Из груди его вырывается вздох, он беспокойно поводит головой и бормочет что-то непонятное, какое-то неясное слово…
«Мы спасём его!» - кричу. И я в этом не сомневаюсь.

***

Да, да, мы спасём его! Наб помогает мне растирать Сайреса; и пока я с невероятной осторожностью, бережностью, и всё же сильно стараюсь возвратить его телу энергию, мои мысли летят, сталкиваясь, как воздушные шары, и хоть мне так тепло и хорошо и больше ничего не надо, мои мысли всё равно идут дальше.
Да, я не могу не рассуждать: Сайрес цел и невредим; слава Богу – шепнул я, когда Наб сообщил мне об этом; но теперь я понимаю, что именно он имел в виду. Сайрес даже слишком, неправдоподобно цел, словно он – о Господи – не пережил столько страшных, смертельных часов, словно его не кидало волнами и не ударяло о скалы; даже руки его, которые когда-то держали мой карандаш и дополняли вычерченный мною примерный план Ричмонда, – даже руки его белы и невредимы!.. Я теряюсь. Как это? И всё продолжаю и продолжаю растирать.
Да, бедный Наб думал, что его хозяин мёртв… Да, он искал его долго, бесплодно, отчаянно; и страшный стыд снова пронзает мне сердце: а я где был? а я что делал? А я валялся на подстилке, бредил и жаловался про себя.
И тем мои движения только мощнее, быстрее; я пытаюсь наверстать упущенное, вызвав организм Сайреса к жизни. Он очнётся – и тогда всё станет ясно; пока же моё дело – ускорить наступление этого момента… Наб продолжает говорить. Рассказывает, как шёл по плоскому берегу, совсем уже не веря, что найдёт своего хозяина; осмотрел прибрежные скалы – всё тщетно, – и вдруг вчера, в пять часов вечера…
-Отпечатки ног! – восклицает Пенкроф.
Отпечатки ног?! – повторяю я вслед за ним. Да, Наб обнаружил на песке отпечатки ног! – могу себе представить, что с ним сделалось – я бы с ума сошёл!
-Да, - говорит.
«И эти отпечатки начинались у самых скал?» – быстро спрашиваю я, потому что это очень важный вопрос. Именно он возник первым среди многих, очень многих вопросов, которые я хочу задать ему. И эти вопросы намного менее важны сейчас, но они теснятся в груди, как невыплаканные слёзы радости, они распирают меня, как было в юности, при первых восторгах и победах моей профессии... Как он был?.. На том ли самом месте?.. Почему ты решил, что он мёртв?.. (Глупый вопрос, я и сам так в первый миг подумал) Он был так же страшно бледен?.. Так же холоден?.. А что Топ – не пытался согреть его?.. И так далее… Многое из того, что мне сразу и целиком хочется знать, очень смутно и мне самому отчётливо не видится; всё это должно выяснится впоследствии, а пока что я имею право только на одно – на продолжение.
-Нет, - тем временем отвечает Наб, - у черты прилива. Между линией прилива и подводными камнями они, вероятно, стёрлись.
Вот как. Значит, Сайрес уже довольно-таки давно здесь…
«Продолжай, Наб».
И он продолжает. Рассказывает, как, обезумев от отчаяния, обнаружив своего хозяина слишком поздно, он решил, что всё навеки потеряно. Он вспомнил о нас, доброе сердце, вспомнил о нас – что мы там, в неизвестности, – и решил послать за нами Топа. Топ лучше всех других знает меня?.. Теперь, когда Сайрес жив, мне это ещё радостней; Топ привёл нас сюда… Но однако же – как? Впрочем, в это я ещё могу поверить. Но Сайрес – как же он очутился здесь? И как странна и абсурдна единственная логичная мысль, что он пришёл сюда самостоятельно!..
«Значит, это не ты, Наб, перенёс сюда своего хозяина?» - на всякий случай переспрашиваю я. Всё это мнится мне чересчур неправдоподобным; ведь так легко было поверить в то, что это был Наб – принёс тело своего господина сюда, подальше от сырости и ветра; разве могла быть разница – жив он или уже мёртв… Именно такой ход событий первым выстроился в моей голове.
Но если это был не Наб…
-Нет, не я.
…то кто же?
-Совершенно очевидно, что мистер Смит пришёл сам, - озвучивает мою мысль Пенкроф, и она тут же кажется мне ужасно банальной и бесполезной.
«Действительно, это очевидно, - замечаю я и качаю головой; поскольку ни я, ни Наб ни на минуту не прекращаем попытки привести Сайреса в чувство, мой жест выходит странным, механическим, как у китайского болванчика. – Но тем не менее это невероятно».
Как? Как это может быть? Странное чувство завладевает мной, оно нехорошо, зато искренне: наконец я подле Сайреса – но не я спас его. Это был даже не Наб…
Прочь! Я быстро выбрасываю из головы эти отвратительные мысли, продиктованные чем-то, весьма походящим на ревность; какая разница сейчас, кто его спас, когда я ясно вижу, что ресницы у Сайреса дрожат, когда он так заметно, правильно дышит, когда под мокрым платком у меня в руке его иссушенные губы делают невольные движения?.. А Пенкроф тем временем сетует на то, что у нас нет огня, и я, до сей поры безнадёжно равнодушный к этой проблеме, горячо разделяю его жалобы. И несмотря на шквал загадочных событий, который принёс нам Сайреса, я от души наслаждаюсь этим невероятным чувством, этим беспокойством, защемляющим сердце… Всё моё внимание сосредоточено на Сайресе, я слушаю вполуха, как Пенкроф ещё что-то говорит, но уже не отвечаю, я занят Сайресом, и я знаю, что Наб рядом со мной точно так же ни на что не обращает внимания. Что ж, раз нет огня, Сайреса нужно поскорее перенести в Трубы, где он есть, где теплее, где уютнее. Удивительно, что мне теперь так думается; ещё прошлым вечером меня давили и сжимали стены этих причудливых пещер… Хотя – что здесь удивительного?.. Сайрес.
Нужно дать ему подкрепить силы, вы совершенно правы, Пенкроф! Когда это вы умудрились захватить с собой дичи – я не заметил… Я вообще ни на что не глядел. Герберт приносит большую двустворчатую раковину, которая вполне заменит нам чашку; не надо было, я бы сам напоил его, Пенкроф… Я всё-таки… Ах!..
Его веки вздрагивают. Явственно, решительно – не от сна, не от бреда или видения; нет-нет, свет раздражает глаза Сайреса Смита – и он открывает их… Открывает глаза!
-О господин, о господин!
Слышит… Я склоняюсь над ним; меня охватывает трепет: я понимаю, что он видит меня.
Я не успеваю заметить, как это произошло, – но мышцы лица самопроизвольно приходят в движение. Похоже… я улыбаюсь! А помните?.. помните, Сайрес, как я слабо улыбался вам в сетке воздушного шара, когда оставалась минута, может, мгновение… Хотелось быть бодрым, хотелось быть собой; впоследствии я проклинал себя за эту улыбку; но теперь я совсем, совсем не жалею!.. Для вас как будто и ничего не произошло!
Его невесомая рука приподнимается и легко сжимает мои пальцы; и мне кажется, что это пожатие длится на одно, ничтожное мгновение дольше, чем остальные; и я застываю в этом едином мгновении, которое, как мне кажется, могу удержать, продлить на целую вечность, прежде чем рука Сайреса отнимется…
Но что это?.. Сайрес настойчиво хочет что-то сказать, я знаю, это те самые слова, которые невнятно сорвались с его губ, едва его коснулись мой платок и вода; но что это, что это?..
-Остров или материк?
Боже всещедрый! Вы же сводите меня с ума! Если я не повалился в обморок, увидев вас без сознания на песке, если я не умер от радости, заслышав, что ваше сердце ещё бьётся, если я не заплакал, заметив, как открываются ваши глаза, – то я уж совершенно точно имею право закатить истерику, когда вы говорите такие слова!!! Из груди вырывается рыдающий выдох, и я успеваю несколько обескуражено уловить в нём взрыв собственного нервного смеха – но всё это тут же тонет в громовом голосе Пенкрофа, который, не в силах сдержаться, кричит от переполняющих его эмоций:
-Чёрт возьми! Какое вам до этого дело, если вы живы, мистер Смит! «Остров или материк»?! После узнаем.
Действительно, после! Да какое вообще может быть дело до того, что творится вокруг, что Земля ещё где-то летит в безвоздушном пространстве, – если вы, Сайрес, живы!.. Как вы можете такое говорить?
Сайрес понимает, Сайрес легонько кивает головой (слава Всевышнему, что хоть не спорит) – и будто проваливается в дремоту.
Так!.. Нечего нам тут рассиживаться, утро холодное, нужно поскорее отнести Сайреса в Трубы. Я ощущаю великий душевный подъём, к которому подмешивается изрядная доля волнения; эти два слагаемых дают весьма странную форму возбуждения, которое я и в спокойном состоянии не смог бы точно назвать по имени. Пенкроф понимает без слов; он тут же вскакивает, Наб за ним, Герберт первым бежит к выходу из пещеры. Я остаюсь. Это тоже решено без обсуждений. Отойти от него сейчас – такого беззащитного!.. Ни за что. Не представляю, что со мной будет, если я сию секунду потеряю его из виду, но сдаётся мне, что ничего полезного для Сайреса из этого не получится. О, нет. Он снова открывает глаза.
Упрямый, упрямый инженер, вы ещё так слабы, ваша жизнь едва отвоёвана нами у Вечности; пожалейте себя; а не хотите – так…
«Сайрес, - говорю, а внутри всё колотится и скачет: я снова могу обратиться к нему, ожидая ответа; а желание успокоить его потрясённо блуждающий взор сильнее всего сущего на свете! – Всё хорошо!.. Это я, всё хорошо!.. Только не двигайтесь, уговор? Вам ещё недолго предстоит лежать в столь неудобных апартаментах, я вам обещаю! Скоро мы перенесём вас в наше временное жилище, там, во всяком случае, уютнее, чем здесь».
Он способен отвечать только глазами. Они уже не в первый раз обводят окружающий полутёмный грот, пустой выход, за которым исчезли наши товарищи (вы слышали, что они были!..), а потом снова останавливаются на мне. Он долго молчит, просто глядит на меня, и я хорошо понимаю его в этом – то есть я думаю, что понимаю. Мне на его бледное, такое измождённое и осунувшееся лицо глядеть и не наглядеться… Да, Сайрес, это я, ваш Спилет, Гедеон Спилет, я снова здесь и снова докучаю вам!.. Интересно, а как я выгляжу со стороны? – должно быть, просто отвратительно.
-Спилет… - вдруг едва слышным шёпотом окликает он меня, и я замираю, ожидая дальнейших слов. – У вас часы стучат. Громко.
Что?! На этот раз я не выдерживаю!.. Часы!.. Да я совсем забыл о них; судорожно запускаю руку в карман, вынимаю оттуда хронометр, который я заведу при любых обстоятельствах и в любом состоянии, – и я смеюсь, мне кажется, всё-таки сквозь слёзы, поэтому поскорее отворачиваюсь, потому что смех срывается на нечто вроде всхлипа; а Сайрес слышал, как идут мои часы!..
Я едва справляюсь с дрожащим голосом; но он дрожит всё больше и больше от счастья; я снова способен смеяться! Я оживаю – оживаю вместе с Сайресом, и теперь бы только убедить его молчать, не тратить сил, лучше попытаться восстановить их…
«Сайрес, не говорите… - шепчу; одна рука машинально заталкивает хронометр обратно в карман, другая так же машинально и почти конвульсивно ищёт его руку, находит её и накрывает ладонью. – Помните, как в Ричмонде? Я снова налагаю запрет. Пожалуйста, молчите!..»
На вас же смотреть страшно. Отдохните хоть немного. О, да будь моя воля!.. Да завись всё только от меня!.. Если бы я мог, Сайрес, оставить вас здесь, обеспечить вам лучшие условия, не перенося вас никуда, ходить за вами прямо здесь, это было бы в тысячу раз лучше!.. Но всё, что я могу дать сейчас, – это только улыбнуться вам.
Уголки его губ чуть заметно вздрагивают, наверняка инстинктивно среагировав на аналогичное моё движение, и он снова впадает в поверхностный сон…
Я вижу, что седеющие волосы, которые спереди отросли в Ричмонде наподобие чёлки, налипли Сайресу на лоб, и мне до рези в сердце хочется убрать их; но я боюсь к нему притрагиваться, боюсь разбудить, боюсь потревожить… Лучше буду просто смотреть, ждать его пробуждения, а там – действовать.
Когда Сайрес вновь приходит в сознание, возвращаются Наб, Пенкроф и Герберт. А сколько же прошло времени – сколько?.. Невероятно. Сорок минут.
При этом я даже не знаю, что сказать: всего сорок минут или целых сорок минут?..
Всего – слишком мало, чудовищно мало для Сайреса, ему нужно больше, много больше, чтобы почувствовать себя лучше; и чересчур мало для того отрезка моей жизни, который я провёл, молча подтыкая на нём собственное пальто, которое я на него набросил; ведь того не может быть, чтобы это длилось так мало…
Целых – невероятно много, много потому, что до этого были секунды, минуты, часы, двое с лишним суток, которые мы провели врозь, вдали друг от друга. Да, целых сорок минут, а я их не заметил… Много ли мне надо для счастья?
Щёки Сайреса розовеют, он вдруг делает вполне осмысленное рассудочное движение и приподымается на локте. Я бы протестовал, да элементарно боюсь прекословить.
-Что это за место? Где я? – спрашивает он.
Прекрасно! Рассказ предстоит длинный, в моих венах побочно вскипает профессиональный энтузиазм, и я, оставляя сердце радоваться этому новому обоюдному пробуждению жизни, разумом всё же спрашиваю:
«Не утомитесь ли вы, слушая меня, Сайрес?»
-Нет, - твёрдо говорит инженер.
Пенкроф замечает, что Сайресу это будет ещё легче, если он поест, и я с готовностью соглашаюсь; я придвигаюсь ближе и с величайшей бережностью приклоняю его голову к своему колену – я не рассчитываю на силу его рук. Да, мистер Смит, в иной раз вы бы этого не потерпели! Так вот я и ловлю момент. Очень удивляюсь, когда Герберт подсовывает кусок какой-то жареной дичи; я занят тем, чтобы поел Сайрес, и мне требуется некоторое время для воспоминания о том, что я тоже, наверное, могу быть голоден. Потом я прикидываю, сколько я не ел, и голова начинает кружиться – мне страшно хочется хохотать во весь голос; а на сердце, в его глубине, залегает такое спокойное, воистину божественное умиротворение, на котором и искрится рвущийся смех, что мне уже теперь совсем легко и есть, и слушать, как хвастается Трубами Пенкроф.
Сайрес откладывает отправление туда на час или на два. Это хорошо, это великолепно, я успею всё рассказать, а Сайрес сможет ещё некоторое время провести в относительной неподвижности. Я буду говорить, а Сайрес будет лежать и слушать – Господи Боже мой, да чего мне ещё надо в этой жизни?
И я говорю. Долго, обстоятельно, старательно припоминая все детали. И чем больше я их сообщаю, тем сильнее становится моё удивление по тому поводу, что я, оказывается, столько всего помню. Последние два дня я не жил, а существовал, а это значит для меня – быть рассеянным, сидеть на одном месте и слишком много молчать. Как хорошо, что можно наговориться вдоволь! И, оказывается, у меня есть что рассказать!.. Более того, повествование заходит дальше, и я начинаю замечать, что сам вовлекаюсь, втягиваюсь, на себе чувствую то, что с нами происходило; словно это всё случилось вовсе не со мной – но с кем-то ещё, очень угрюмым, разбитым и отчаявшимся, от которого я услыхал эти печальные вещи… Вот как было плохо без вас нам, Сайрес!.. Несмотря на то, что события мне удаётся по возможности сжать, моя речь выходит довольно длинной; и когда я заканчиваю, я вижу на лице Сайреса Смита какое-то странное, недоверчивое выражение.
-Так, значит, не вы нашли меня на берегу? – спрашивает он слабым голосом, и глаза его, его удивительные глаза, устремляются прямо на меня – и очаровывающая розовая дымка, окутывающая меня полным, самодостаточным спокойствием, растворяется в угоду его пытливому взгляду.
«Нет».
Я понимаю, что это он говорит не только мне. Что он обращается ко всем нашим товарищам, ведь мы примчались сюда вместе, всех нас троих привёл сюда Топ; однако я чувствую, я слишком ясно чувствую, что Сайрес задаёт этот вопрос именно мне…
Это не я вас нашёл. Вас спас не я, милый Сайрес. Это, верно, был кто-то другой.
-Это не вы принесли меня сюда в пещеру?
Широко и печально улыбаюсь.
«Нет».
Вместо оправданий, почему это был не я, вместо сожалений, что я вёл себя так слабо, так неразумно, я лишь тихонько поглаживаю его руку, и друзья, собравшиеся подле него, наверное, сейчас испытывают то же самое – впрочем, я не уверен, что в точности то же самое.
-На каком расстоянии, - продолжает допытываться Сайрес, - она находится от прибрежных утёсов?
-Приблизительно в полумиле, - отвечает Пенкроф. – Если вы удивлены, мистер Сайрес, то и мы тоже никак не ожидали видеть вас в этом месте.
-Действительно, это очень странно, - произносит Сайрес Смит уже настолько живым и естественным для него голосом, что я не удерживаюсь и приподымаю его голову выше – впрочем, с этим движением он отстаёт от меня лишь на какую-то долю секунды.

@темы: ГС, фанфики, смилет